ЗАМУРОВАННЫЕ
Шрифт:
Сначала загружают сидельцев "Матросской тишины", затем арестантов с 99/1, иногда наоборот. Процедура посадки на борт следующая: возле машины называешь конвойному свои фамилию, имя, отчество, год рождения и лезешь в утробу контейнера.
Наша кишка утрамбована под завязку. Дышать трудно, легкие моментально заполняет сигаретный смог. В рёбра давят локти соседей. Публика разношерстная. Группа скинхедов, на вид — пионеры, все небольшого росточка, аккуратные, с по-детски серьёзными лицами. Одеты в нежных цветов свитерки, купленные мамами в "Детском мире", за плечами школьные рюкзачки и с десяток зарезанных гастарбайтеров.
Парочка свежих коммерсантов: осунувшиеся уныло-хитрые лица с еще тлеющим вольным трепетом удивленно-понурого взгляда. Который постарше — в дорогом кардигане и очках тонкой диоровской оправы, второй — в белоснежном спортивном костюме олимпийской сборной, лет под сорок, натужно улыбается собеседнику.
Рядом с бизнесом примостился крепкий парень с ушлой физиономией. Его пальцы забиты перстнями — это татуировки еще с малолетки, а на выпученном бицепсе, высунувшемся из-под накинутого на плечи пуховика, красуется синяя портачка "Крови нет, всю выпил мент".
— Есть курить?- спросил "олимпийца" тот, который в очках.
— Только "Кент".
— Нам, татарам, лишь бы даром, — с грустной ухмылкой комерс потянулся за сигаретой.
— Ты же не курил, Саныч! Лучше не начинай.
— Выйду, брошу.
— Братуха, я угощусь? — запортаченный парень бесцеремонно сунул синюю клешню в пачку.
— Меня вчера в новую хату перебросили, — сквозь кашель от никотиновой непривычки выдавил Саныч.
— Кто там? — поинтересовался "олимпиец".
— Мэр молодой и грузин, который Кума грузит.
— Так мэр же, говорят, дырявый.
— Поди там, разбери, кто пидор, кто сидор. Живёт не под шконкой, ест со всеми…
— Саныч, ну, ты там поаккуратней, — поморщился "олимпиец".
— Витя, надо было аккуратничать, когда ты бухой по телефону разговаривал, — зашипел побагровевший Саныч.
— Во-первых, фонарь всё это. Ничего не докажут. Во-вторых, сейчас зачем обострять, если назад уже не отыграешь, — спокойно парировал Витя. — Кстати, к вам комиссия заходила?
— Какая?
— По "Матроске" страсбургская комиссия ходит. У нас уже была. Два дурака — один из Лондона, другой из Дублина. И переводчица. Где её только поймали? Правильно переводит только предлоги и местоимения.
— Ну, ты изобразил им Байрона?
— Конечно, девочку отодвинули и минут сорок терли между собой.
— О чем?
— Да о спорте, в основном. Этот, который из Лондона, тоже в Пекине был. То ли Джеймс, то ли Джон, мать его… Вертухаи дергаться начали, испугались, что на условия жалуюсь. Что я, Френкель, что ли?
— Ты бы лучше англичанину рассказал, за что Луговой секретным приказом героя получил, — расплылся улыбкой Саныч.
— Ха-ха, чтобы вообще отсюда никогда не выйти?!
— Просто не было бурбона и телефона, — проворчал подельник.
— Заканчивай, Саныч, по-моему, всё уже решили.
— Парни, а чё говорить, когда к нам эти иностранцы придут? — вмешался в разговор внимательно слушавший их "бескровный". — У нас английского никто не знает. Подскажите: чё как.
— Тебе двух слов хватит, — усмехнулся "олимпиец". — Когда войдут, падаешь на колени, хватаешь оккупанта за штанину и орешь "хелп ми".
— А почему за штанину?
— Ты себя в зеркале видел? За руку схватишь — квалифицируют как нападение и умышленное втягивание России в международный конфликт. В лучшем случае — на карцер уедешь, в худшем…
— Не-е-е… мне на кичу без нужды, — блеснул молодой зэка зачифиренными зубами. — Только вчера оттуда.
— И как там? — с живым интересом встрепенулся Саныч.
— Как обычно. Крысы — свиньи, в первую же ночь в сумку залезли, всю колбасу потравили. Неделю одну сечку с бромом жрал. И, падлы, умные. Молнию расстегнули, даже сумки не погрызли.
Возле решетки, держась худыми пальцами за прутья и стараясь сдерживать напор грузного соседа, жался лысоватый арестант, закаленный "крыткой" интеллигент, давно разменявший отчаянье и страх на равнодушие и озлобленность.
Напротив него, через решетку развалился обрюзгший прапорщик, словно девичью коленку, похабно поглаживая ложе "калашникова".
— Что, старшой, кризис по тебе еще не ударил? — спросил интеллигент у конвоира.
— На тридцать процентов будут сокращать, — угрюмо пробурчал прапор.
— Тебя-то, надеюсь, не уволят, — усмехнулся зэка.
— Никого не уволят, у нас и так пятьдесят процентов недокомплект. Хотя и за эти бабки никто работать не хочет. Что я здесь забыл за двенадцать штук? Вон, омоновцы, меньше чем с десяткой со смены не уходят. А если прием какой-то, так вообще, грабь награбленное.
— Старшой, куда тебе в ОМОН?
— Лучше маленький ТТ, чем большое каратэ, — мент довольно похлопал по автомату. — Можно в пожарку двинуть.
— На пожарах мародерствовать?
— Хе-хе. На даче какого-нибудь олигарха в пылу и дыму буфет подломил — жизнь себе обеспечил, — мечтательно причмокнул прапор.
— Чё стоим так долго?
— Ща, с "девятки" еще двоих загрузят и поедем.
На стенах в "воронках" граффити — явление редкое. Поэтому здесь оно смотрелось словно картина: под громадным репродуктивным органом, выцарапанным гвоздем каким-то дебилом, красивым почерком синего маркера и явно другой рукой была выведена приписка — "вертикаль власти".