Замуж по контракту

Лав Агата

В первый же вечер он грубо дернул меня на себя, заставив разомкнуть бедра, а потом сказал, что это работает лучше вопросов. По моей реакции он узнал всё, что ему было нужно. “Ты боишься меня, но не собираешься угождать. Ты осторожная и одновременно вспыльчивая. И ты никогда не ложилась под мужчину за деньги”. Сказал он в тот вечер…

Боже, они на самом деле похожи.

— Не разбей сердце моем сыну, — произносит Адам с хозяйской усмешкой.

Он отворачивается от меня, ненадолго погружаясь в пейзаж, который мелькает за тонированным

стеклом. Я же остаюсь на месте, вжимаюсь плечом в спинку кресла и не отвожу глаза от его силуэта.

— Можно я задам один вопрос? — спрашиваю, пугаясь собственной смелости.

— Только если один.

— Вы знаете Павла? Я не слышала его фамилию, но он друг Влада и его заместитель.

По Яскевичу невозможно понять, какие эмоции в нем вызывает мой вопрос. Он матерый волк, он сохраняет расслабленную полуулыбку и чуть сильнее поворачивается к окну. Я перестаю видеть хотя бы часть его лица.

— Я помню его, Павел из моего фонда помощи детям, — наконец, отвечает Яскевич. — А что с ним? К чему вопрос?

— Я пытаюсь понять, что он за человек.

Добавить нечего. У меня нет доказательств против Паши, только воспаленная подозрительность, да и словам Адама я не готова безоговорочно доверять. Но мне интересно, что он скажет о Паше, какие именно слова подберет и как будет звучать его голос.

— Влади доверяет ему, как брату, — произносит Адам прежним тоном. — Тебе этого недостаточно?

А вот и резкая интонация. Как укол скрытой силы.

— Не знаю, — выдыхаю. — Вокруг Влада столько всего происходит, что я…

Я смотрю в свое окно, стараясь собраться с мыслями. Разговаривать с Яскевичем сложнее, чем показалось на первый взгляд. Он не только давит, как гранитная плита, но и незаметно подчиняет. Рядом с ним чувствуешь себя песчинкой и приходится раз за разом напоминать себе, что не надо бояться и сжиматься.

Не представляю, как мама Бестужева жила с ним. Как можно вытерпеть гнев такого человека? Он же может уничтожить одним щелчком пальцев.

— Лучше не лезь к нему, — Яскевич перестает изображать хотя бы видимость прежней любезной беседы. — У Паши сложная судьба, он хлебнул дерьма в этой жизни больше многих.

— Да, Влад говорил, что его отец погиб в аварии.

— Нет, его застрелили, — отзывается Яскевич. — Он долгое время работал в моей охране, сопровождал жену, меня в поездках, а в те годы — это была опасная работенка. Особенно, если совсем потерять нюх.

— Что это значит?

— Дурак сам нарвался. Поверил, что бессмертный и ему ничего не будет.

Адам издает странный смешок, который отдается неприятным эхом.

— Поэтому вы взяли Павла в фонд, а потом дали управлять клиникой, — я киваю сама себе.

Я начинаю хоть что-то понимать. Расположение Яскевича получает логическое и вполне человеческое объяснение. Я боюсь громких слов, но это можно назвать ответственностью или компенсацией. Отец Паши погиб на службе у Яскевича и тот взял пацаненка под свое крыло.

— Так

себе утешение для сироты, — бросает Адам.

— Почему сироты? А как же его мать? Павла ведь воспитывала мама…

Я вижу, как грязное ругательство зреет на жестких губах Яскевича. Он не произносит его, но кривится в ядовитой усмешке. Что-то все-таки выбивает его из равновесия, его бушующую злость можно потрогать пальцами. Она исходит от него волнами.

— О мамах лучше болтать с Влади, — он успокаивается и начинает говорить с прежней ленивой издевкой. — Зачем портить настроение и говорить о плохом? А Влади знает много сладких сказок на эту тему, будет приятно послушать об идеальной самой лучшей матери на свете, — он не прячет сарказм. — Особенно милой неиспорченной девушке.

Яскевич поворачивается ко мне и подмигивает. Его злость никуда не подевалась, но она теперь заперта в его зеленых глазах, а на поверхности полный штиль.

— Спрячь телефон, — приказывает Яскевич. — Я высажу тебя у филиала сына, ты сможешь оттуда позвонить своим.

Я складываю листок из блокнота и подсовываю его под рукав блузки. Я жду, что Адам продолжит с распоряжениями, но он теряет ко мне интерес. Он снова переключается на свой сотовый и выглядит очень серьезным, словно уже взялся за решение проблем сына. Во всяком случае, мне хочется в это верить.

— Скажешь на ресепшн, кто ты, и тебе помогут, — подсказывает Адам.

Машина тормозит у небольшого офиса со стальной строгой вывеской. Выглядит как заведение, спрятанное среди улочек старушки Европы. Как банк с тысячелетней историей или контора, которая переходит из поколения в поколение.

Я открываю дверцу седана и вдруг чувствую, как Яскевич касается моего локтя.

— Хорошенько подумай, что скажешь моему сыну. Ему доложат, что ты села в мою машину, и он будет в ярости.

Я ничего не отвечаю. Молча выскальзываю из салона и, не оглядываясь, поднимаюсь по каменным ступенькам. У меня совершенно не осталось сил. Разговор с отцом Влада оставил самочувствие, как после марафона. Я добралась до финишной ленты, но усталость наваливается зверская.

— Елена Станиславовна, — выдает девушка за стойкой с пораженным выдохом.

Я тоже удивлена, что она знает меня в лицо. Блондинка с высокими скулами тут же поднимается с кресла и вытягивается передо мной стрункой. Она заметно нервничает и несколько раз облизывает губы.

— Вы можете связаться с Анастасией?

Я подхожу к кулеру, который замечаю у синего дивана.

— Она моя помощница, — добавляю. — У меня нет с собой сотового.

— Да, сейчас постараюсь, — девушка хмурится, но принимается за поручение.

Я же наливаю прохладной воды в стаканчик и делаю несколько жадных глотков. В голове шумят последние слова Адама. Что я скажу Бестужеву? Я и сама прекрасно понимаю, что он не оценит моего поведения. Он сказал, чтобы я ничего не делала, чтобы ждала его и сидела тихо. А тут…