Замужняя невеста
Шрифт:
– А это надгробие... оно чье?
– Теперь, выходит, ничье, потому что тот, кто его заказал, через день был и сам убит. Но поскольку со мной он так и не расплатился, то надгробие осталось в моей собственности... Да вы знаете, сколько стоит черный мрамор? На него я мог бы купить целого коня... Ну, или не коня, а что-нибудь нужное в хозяйстве. Такое, чтобы жена от радости не знала, куда меня посадить... Между прочим, он достался мне от прежнего резчика, и когда он умер, пришлось заплатить его вдове...
– Пойдемте со мной, – сказала Соня.
Мари во время переговоров княжны благоразумно помалкивала, удивляясь про себя напору, с каким ее госпожа – не так уж, оказывается, она и беспомощна – умеет разговаривать с простым людом. По крайней мере успешно учится.
Наверное, резчик недоумевал, для чего его ведут за собой, но благоразумно помалкивал.
– Если вы выбьете на этом мраморе нужное имя, а потом поможете нам похоронить погибшего товарища, я отдам вам вот эту повозку вместе с лошадью.
Она подошла и положила руку на борт повозки, чтобы тот мог оценить.
– Что вы сказали? С лошадью?! О Пресвятая Дева Мария, неужели я не ослышался?
Нетерпеливо оглянувшись и не встретив во взгляде Сони осуждения, резчик осмотрел всех трех лошадей.
– Можно, я возьму вот эту?
– Можно, – кивнула она, потому что в лошадях совершенно не разбиралась. И потому ей было все равно. Главное, чтобы оставшиеся две лошади довезли их до Дежансона. Или хотя бы до границы Франции.
– Тогда я побегу. – Он и вправду припустил обратно к своей мастерской, говоря на ходу: – Как я понял, вы торопитесь. Прекрасная сеньора не успеет и глазом моргнуть, как все будет готово...
Когда Соня и Мари вошли следом, резчик, не выпуская из рук своего инструмента, протянул Соне небольшую щепочку:
– Напишите здесь имя усопшего.
Она написала крупными буквами: «Жан де Вассе-Шастейль».
Но тот, лишь взглянул на надпись, с сожалением отложил свой инструмент.
– Этого я написать не могу.
– Но почему? – не поняла Соня.
– Потому. Обычное имя, без всяких аристократических приставок, я могу выбить. Мало ли как умер простой парень Жан. И совсем иное дело, если это человек благородный. А вдруг меня станет расспрашивать полиция, как он погиб? И что я скажу?
– В самом деле, а я об этом не подумала, – медленно протянула Соня.
Зачеркнула «де» и «Вассе». Осталось «Жан Шастейль». Видно, приставка, о которой ее друг беспокоился, даже по смерти не хотела возвращаться на свое законное, как думал ее владелец, место.
– Это совсем другое дело, – повеселел резчик.
Вообще на его изможденном лице, должно быть, не часто появлялась довольная улыбка. Так что теперешняя скорее напоминала болезненную гримасу. Грамотный человек на таком месте...
Как он попал в эту деревню, судя по всему, стоявшую в стороне от основных дорог и городов Испании? Может, когда-то разбитной студиозус повстречал молоденькую красавицу, приехавшую в город из глухого села. Влюбился, женился, но не смог найти здесь другого применения своим способностям...
Опять Соня мысленно рисовала картины чужой жизни. Что ей этот бедный человек, который теперь с лопатой в руке безропотно копал могилу для Жана Шастейля? Скорее всего она никогда его больше не увидит. Но наверное, будет вспоминать эти длинные породистые пальцы, высокий лоб и четко вырезанные губы...
– Послушай, парень, – сказала Мари, когда наконец могила была засыпана, и ее увенчало надгробие из черного мрамора. – Ты не знаешь, есть ли в вашем селе женщина, которая сейчас кормит грудью? Мы бы заплатили ей...
Резчик ошалело взглянул на Мари, не понимая, в чем дело.
– Моя жена... кормит дочь, – пробормотал он, – а зачем вам?
– Слышишь? – сказала Мари и махнула рукой в сторону кареты.
До нее было довольно далеко, но даже сюда доносился жалобный плач Николо. Ребенок проснулся, и ничем ему нельзя было помочь, так что Мари больше и не пыталась его укачивать. На голодный-то желудок!
– А, вот в чем дело, вы с ребенком?
– Конечно. Ему всего месяц от роду. Кормилица его... умерла, а от козьего молока он отказывается.
– Тогда конечно. Тогда чего ж, Мануэла его покормит... Вот что, – решил он, – на сегодня, думаю, мне работать хватит. Давайте поедем ко мне домой. Будет вашему малышу молочко.
– Только давайте сделаем последнее: вы оставите при повозке ту лошадь, что для себя выбрали, а вторую впряжете в карету. Разделим свою собственность сразу.
– С превеликим удовольствием! – улыбнулся резчик.
Довольно споро он исполнил указание Сони и взобрался на козлы теперь уже своей повозки.
– Я поеду впереди, – сказал он, – а вы езжайте за мной.
Они так и сделали. Николо плакал уже не переставая, но Мари не слезала с козел.
– Я должна посмотреть, куда мы едем, – упрямо сказала она в ответ на попытку отправить ее к малышу. – Ничего, ему осталось потерпеть совсем немного.
Деревенька оказалась совсем маленькой. Примерно дворов десять—двенадцать, но дом у резчика оказался довольно большой.
– Тесть оставил, – сказал он Соне, открывая небольшие ворота, в которые и заехали обе повозки. – Давно бы в город перебрались, да жалко бросать. Один моряк привез из плавания чуму, она и выкосила почти всех жителей. Два года дома стояли пустые, а потом священника привезли, освятили, на всякий случай все углы дымом обкурили, да и заселились. Что ж добру пропадать!
Здесь была чума? Стоит ли заходить им в этот дом?
– Как вы в России говорите? «Береженого Бог бережет»? – шепнула Мари. – Пусть уж его жена покормит Николо прямо в карете. А мы снаружи подождем. Лучше замерзнуть, чем заболеть.