Занавес опускается
Шрифт:
– Нет, не надо.
– Он у меня у самой первой был. Я шестнадцать детей заразила.
– Ты заходила ко мне в комнату и трогала краски?
– Нет.
– Честное слово?
– Что – честное слово? Я не знаю, в какой вы комнате. Когда мне можно будет рисовать?
– Ты клянешься, что не мазала краской?..
– До чего же вы тупая! – разозлилась Панталоша. – Не видите, что ли, когда человек правду говорит?
К своему величайшему удивлению, Агата почувствовала, что девочка не врет.
Она все еще размышляла над этим
– Я тихенько-тихенько, как маленькая серенькая мышка. Только сказать, что обед уже на столе… Патриция! – завопил он, увидев свою юную родственницу. – Дрянной ребенок! А ну, шагом марш в западное крыло! Как ты посмела сюда явиться, чудовище?
Панталоша свирепо ухмыльнулась.
– Привет, нюни-слюни, – сказала она.
– Ну подожди! Попадешься на глаза Старцу, тогда узнаешь! Ох, он тебе покажет!
– Почему?
– Почему?! А то ты не догадываешься. У самой все руки в гриме, а она еще спрашивает почему.
И Панталоша, и Агата изумленно вытаращили глаза. Панталоша посмотрела себе на руки.
– Это ее краска, – она кивнула на Агату. – И это не грим.
– Неужели ты станешь утверждать, – продолжал Седрик, строго грозя пальцем, – неужели ты станешь утверждать, исчадье ада, что это не ты забралась к Старцу в спальню, когда он позировал миссис Аллен, и что это не ты написала гримом вульгарное оскорбление на его зеркале? Более того, не собираешься ли ты утверждать, что красные усы Карабасу намалевал кто-то другой?
С ошарашенным видом – Агата была готова поклясться, что это не притворство, – Панталоша повторила свое недавнее заявление:
– Не понимаю, о чем ты говоришь. Я ничего не сделала.
– Расскажи это своему дедушке, – с наслаждением посоветовал Седрик, – посмотрим, как он тебе поверит.
– Нуф-Нуф меня любит! – распаляясь, закричала Панталоша. – Он меня любит больше всех. А тебя терпеть не может. Он про тебя сказал, что ты… это… как его… жеманный вертопрах! Вот!
– Подождите, – поспешно сказала Агата. – Давайте разберемся. Вы говорите, Панталоша якобы что-то написала гримом на зеркале сэра Генри. А что именно?
Седрик кашлянул.
– Милейшая миссис Аллен, мы не допустим, чтобы вы расстраивались из-за…
– Я не расстроилась. Что было написано на зеркале?
– Мама, конечно бы, это стерла. Она убирала в его комнате и увидела. Начала в ужасе искать тряпку, но в это время Старец вошел и узрел. Он так бушует, что еще немного, и Анкретон, даст бог, рухнет.
– Но что там было написано? Я вас спрашиваю.
– «Дедушка – чертов старый дурак», – сказал Седрик, и Панталоша хихикнула. – Вот, пожалуйста! Видели? Совершенно ясно, что это написала она. И ясно, что она же раскрасила кота.
– Это не я! Не я! – В девочке вдруг произошла перемена – дети часто повергают нас в недоумение такими мгновенными переходами из крайности в крайность, – она
– Ах ты, дрянь! – Седрик отпрыгнул в сторону. Панталоша повалилась в проход, старательно заверещала и начала колотить по полу кулаками.
– Вы все меня ненавидите, – всхлипывая, кричала она. – Звери вы и гады! Лучше бы я умерла!
– О-ля-ля! Как противно. Сейчас у нее будет припадок или что-нибудь в том же духе.
В эту минуту в театр вошел Поль Кентиш. Быстро прохромав по проходу, он схватил сестру за шиворот, как котенка, рывком поднял высоко вверх и хотел поставить на пол. Но Панталоша поджала ноги и, болтаясь, повисла в воздухе – Агата даже испугалась, что она задохнется.
– Панталоша, сейчас же прекрати! – приказал Поль. – Ты и так уже столько всего натворила.
– Одну минутку, – вмешалась Агата. – Мне кажется, она не виновата. По крайней мере в том, в чем вы ее подозреваете. Здесь какая-то путаница. Я уверена.
Поль разжал руку. Панталоша села на пол и заплакала навзрыд – ну просто самый разнесчастный ребенок на свете!
– Не волнуйся, – утешила ее Агата. – Я им объясню. Я знаю, что это не ты сделала. Я дам тебе краски, и, если ты не передумала, будешь рисовать.
– Ей не разрешается выходить из западного крыла, – сказал Поль. – Каролина Эйбл сейчас за ней придет.
– Спасибо тебе, господи, и за малые дары, – вставил Седрик.
Мисс Эйбл прибыла почти тотчас, окинула свою подопечную профессионально-бодрым взглядом и объявила, что время обедать. Панталоша как-то по-особенному посмотрела на Агату и поднялась на ноги.
– Подождите… – Агата замялась.
– Да? – жизнерадостно откликнулась мисс Эйбл.
– По поводу этой истории с зеркалом… Мне кажется, Панталоша вряд ли…
– В следующий раз, когда на нас нападет такое же настроение, мы придумаем гораздо более умное занятие, верно, Патриция?
– Понимаете, я думаю, что она этого не делала.
– У нас уже очень хорошо получается откровенно рассказывать, что мы вытворяем, когда нам хочется напроказить, – да, Патриция? Всегда лучше сразу уяснить себе причины и больше не вспоминать.
– Да, но…
– Обед! – с непререкаемым оптимизмом воскликнула мисс Эйбл и без больших хлопот вывела Панталошу из театра.
Седрик всплеснул руками:
– Милейшая миссис Аллен, почему вы так уверены, что зеркальное послание Старцу сочинила не Панталоша, а кто-то другой?
– Разве она называет его «дедушка»?
– В общем-то нет, – сказал Поль. – Я ни разу не слышал.
– И более того… – Агата вдруг остановилась на полуслове.
Седрик во время этого разговора прошел к ее рабочему столику и стоял там, вытирая тряпкой палец. Только тут Агата вспомнила, что, когда он размахивал руками перед Панталошей, на указательном пальце правой руки у него было темно-розовое пятнышко.