Заноза для ректора, или Переполох в академии Тьмагов
Шрифт:
… только не сейчас. Сейчас я слушала. Даже собственное сбившееся дыхание не мешало мне в этом. Не мешало бешеное сердцебиение и пульс, колотящийся в ушах. Я слушала…
… и слышала, как следом за подгоняемыми охотничьим азартом ищейками, бегут доблестные служители святой инквизиции, кроша глину тяжёлыми сапогами. Слышала, как гремят цепи в их руках правосудия…
Деревья, попадающиеся на пути, были редкими и сухими. Валуны слишком мелкими, за которыми невозможно укрыться, да и бессмысленно это. Ищейки всё равно найдут. Унюхают.
… я пахла. Инквизитор сказал — демоном.
«— Мерзкое отродье, — выплюнул инквизитор, демонстрируя ряд пожелтевших зубов. Зловонное дыхание заставляло морщиться и ещё больше вжиматься в жёсткую спинку металлического стула, привинченного к каменному полу. — Я докажу, что супруги Гарси не являются твоими настоящими родителями, докажу, что тебя изрыгнула сама Бездна, проклятое дитя тьмы… И тогда ты отправишься на виселицу под задорную игру менестрелей…
Мои губы насмешливо скривились
— Именно потому, что я дитя тьмы вы пытались заползти мне под юбку?
… оплеуха была звучной. Клацнули зубы, треснула губа…
Рыхлое лицо инквизитора перекосила бессильная злоба…»
Не нужно было ничего доказывать. Я и так всегда знала, что не была родной дочерью Элеоноры и Тамера Гарси, они не скрывали от меня правды. Нашли младенцем, брошенным у переправы, замёрзшим и едва живым. Подобрали и выдали за своего. Но какое это имело значение, если я всегда была любима и никогда не причинила бы им вреда. Ни им, ни кому другому. Я была примерной дочерью…
Ходила в приходскую школу, училась грамоте и музыке, подрабатывала в булочной. Никто и никогда не заподозрил бы во мне нечистую кровь. Грязную. Если бы не охваченный похотью служитель Красного Ордена — инквизитор Торас Рам, с которым мне не посчастливилось столкнуться в безлюдном переулке, когда возвращалась с работы домой…
… тогда впервые случился выброс силы. Чёрно-золотое пламя безжалостно лизнуло щёку Тораса, оставляя кроваво-обугленный след.
Раньше подобного не происходило. Я сама не верила своим глазам, это не могло случиться со мной. Почему? В чём я провинилась перед Богами? Да, всегда была немного странной. Слышала и чувствовала лучше других: звуки, запахи, вкус. Любила ночь за её тишину и спокойствие, могла посидеть на крыше, любуясь звёздами. Но разве это преступление? Разве за такое наказывают? А тут…
Я не хотела причинять вред инквизитору, но как ещё могла защититься от его шаловливых рук? Кричала ведь и звала констебля. Никто не пришёл ко мне на помощь. Никто…
Родители смогли добиться моего освобождения из-под стражи до решения суда и забрали меня домой: побитую, голодную и до смерти напуганную. А в эту же ночь они погибли при пожаре в собственном доме. Я не смогла их вытащит…
Как бы не рвала жилы, я ничего не смогла сделать, я была абсолютно беспомощна. И ни за что не оставила бы самых дорогих и близких мне людей погибать в одиночестве. Хотела принять смерть рядом с ними, но судьба вновь сыграла со мной злую шутку. Огонь не тронул меня…
Жадно тянул ко мне языки пламени, желая поглотить, но с недовольным шипением отступал. Меня мягко защищал сверкающий кокон
… по моему следу тут же отправили ищеек, наверняка обвинив в использовании запретной магии и в убийстве собственных родителей.
Я бежала. Бежала с нечеловеческой для меня скоростью. Не взирая на боль и устлалось, я не желала отдавать себя в руки так называемого правосудия…
Лес стал гуще. Пробираться стало намного сложнее, а вскоре под ногами захлюпал мох. Впереди раскинулось болото.
«Если не сгорела, так может хоть утону?..» — мелькнула горькая, ироничная мысль. Но тут же пришла другая: нельзя умирать. Ради родителей, которые пали от руки инквизиции, я должна выжить. Выжить, чтобы стать сильнее и однажды отомстить за их смерть. Ведь была уверена, что поджог был устроен ни кем иным, как Торасом Рамом.
Я добежала до мерзкой жижи и, не раздумывая, нырнула в неё, чтобы сбить запах. Так ищейкам сложнее будет унюхать меня. Противно не было. На самом деле, я мало, что ощущала, кроме навалившейся усталости.
Извалявшись в грязи, я побрела вдоль болота. Глаза наконец привыкли к темноте, угадывались очертания пней и кочек, почерневших стволов деревьев. Сколько я так шла, не имея ни единой мысли в голове, словно сказать, но с рассветом вышла на небольшую поляну к убогой лачуге. Если здесь кто-то и жил когда-то, то сейчас навряд ли.
Настороженно приоткрыла хлипкую дверь, болтающуюся на одной петле, и вошла в надежде немного отдохнуть. Хотя бы пару часов, чтобы потом снова бежать. Бежать без оглядки.
… на полуразвалившейся печи лежал дед.
Первым порывом было развернуться и бежать, но ноги отказали. Я при всём желании не смогла бы сдвинуться с места даже, если бы сейчас из-под пола полезла армия мертвецов. Даже если этот дед сам оказался мертвецом.
… сил не осталось. Они закончились ещё часа три назад, но я всё это время продолжала идти, ведомая слабой надеждой на спасение. И на месть.
Тяжело навалилась апатия.
— Простите за вторжение… — вымолвила пересохшими губами и закашлялась. Горло саднило. От того, что часто дышала, от того, что безумно пересохло, от едкого дыма, которого я успела наглотаться. Странно, что не задохнулась. И если бы задохнулась… сейчас была бы с родителями в том, ином мире, но Бог смерти не спешил меня забирать, словно мои страдания доставляли ему наслаждение. Всё может быть. Вероятно, моя никчёмная жизнь кажется ему очень забавной…
Дед заворочался.
«Слава Милосердным! Живой… — мелькнула облегчённая мысль. Но тут же на смену ей пришла другая. — Лучше был бы мёртвый…» — с мёртвыми договориться проще… Они молчаливы и безропотны.
Радовалась я рано. Хотя… я и не радовалась. Мною овладело поразительное безразличие ко всему происходящему. Я так и не оплакала смерть родителей, на это просто не было времени, не смогла похоронить их останки — и это было самым главным, всё остальное потеряло всякое значение.
Дед наставил на меня однозарядный ручной арбалет. Болт показался внушительным. Такой и грудную клетку прошибёт насквозь…