Запад глазами монастырей
Шрифт:
— Не плачь, — пошутил У Тан. — Найди в этом парне себя. Именно об этом он столь основательно нам толковал.
— Как это?
— Чужое взять будет нечем. Парень принёс нам шанс самих себя. Как я понимаю, он ни на что не претендует. Возьмём наше, не возьмём…
— Тоже ваше, — пошутил Ли. — А на возраст его не обращайте внимание. У меня есть книга. Называется она «Законы Ману». Древнейшая это книга. Мудрые правила установил Ману в обществе. В законах говорится: «Если одному из брахманов сто лет, а другому десять, то старший из них тот, кто лучше постиг сущность».
— А кто такие брахманы.
— Люди.
— Понимаю,
Ли довольно погладил бородёнку с предвкушением любимой темы. Он неторопливо понюхал ароматный табак, чихнул, развернул моложавую спину. Долго смотрел на небо, словно готовился к радостному и ожидаемому прыжку, а затем начал:
— Мудрое было общество. Всё ставилось в пользу жизни. Но люди развиваются по-разному. И исполняют они разные дела, и чувствуют по-разному. Одни развились в этом древнем обществе так, что понимали — всё есть Брахма.
— Бог! — воскликнул Ван.
— В том-то и дело, что до такого бога доходит простолюдин, — довольно сказал Ли. — «Ты и есть брахман», — говорили они, «А брахман — это ты». Но они не говорили это словами, они жили этим миром и совершали чудеса. Так их стали называть брахманами. Другие отличились искусным знанием характеров людей. Они легко объединяли разнообразные характеры в единство. Они мудро исключали противоречия между разными людьми. Их стали звать кшатриями. Третьи проявили тонкость восприятия в пользу жизни, к гармонии. Они искусно разнообразили жизнь и преумножали её. Их стали звать вайшью. Лишь четвёртые были просто людьми. Они плодили детей, ели пищу, исполняли наудачу дела. Они стремились к почестям, славе. Каждый пытался превзойти другого. Они жаждали обогащений и того, чтобы была справедливость и правда. Их считали менее всего достойными звания Человек.
— Так это мы и есть, — не выдержал Ван.
— Теперь вам будут понятны законы, написанные Ману, — как ни в чём не бывало, продолжал Ли. — Итак, если встретятся два брахмана и одному из них сто лет, а другому десять, то старше из них тот, кто глубже постиг сущность. Если встретятся два кшатрия и одному из них сто лет, а другому десять, то старше из них тот, кто мастерски объединяет несовместимые характеры людей. Если встретятся два вайшью и одному из них сто лет, а другому десять, то старше из них тот, кто чётче преумножает гармонию жизни. Если встретятся два шудры и одному из них сто лет, а другому десять, то старше из них тот, кто старше по возрасту.
Ли довольно умолк. У Тан почесал затылок и сказал:
— Нет спора, мудрое общество, хотя трудно представить себе всех, кроме шудр. Шудра сидит в каждом из нас. Но как понять брахманов? Что означает: «Брахман — это ты. Ты — это брахман», если брахман это всё. Брахман содержит весь мир. Он — его созидатель и разрушитель.
— Тогда добавлю слова Бхригу, — сказал Ли. — «Слушайте, слушайте, слушайте. Я и есть рис, я — рис, я — рис. Я созидатель всех миров и пожиратель всех миров. Нет ничего, что существовало бы вне меня и даже „ничего“ существует во мне».
— Один из богов, наверное. Говорят, что у них было много богов, — сказал Ван.
Ли довольно засмеялся и сказал:
— Вот ты и подтвердил, что ты — шудра. Для тебя всё это стороннее. А что на это скажет юноша? — повернулся он к Дон Мену.
— Я подошел к себе простым и честным путём. Всё, что я вижу, слышу, воспринимаю обонянием, осязаю, вкушаю, мерю ногами — всё это принадлежит моему сознанию. Здесь нет разделения на внешнее и внутреннее, на «моё» и «чужое». Свойства воспринимать в себе не делимы. Другое дело ум. Отторгая своей сутью, он вынужден полагать предмет отторжения. Так ум отрицает себя в самом себе. Поэтому он делит объекты своего мышления на «моё» и «чужое», на «внешнее» и «внутреннее». В этом ум тоже честен. Для него недоступно единое и неделимое свойство восприятий. Ум лишен единства. Ум расслаивает мир на двойственность. Остальное всё вариации ума.
— А причём здесь брахман? — сказал Ван.
— Если взять точкой отсчета сознание, то мир — это и есть я. Нет ничего вне сознания и даже «ничего» уже и моём сознании.
— Да, в этом он прав, — сказал У Тан, — Нет сознания и воспринимать нечего, и говорить не о чём.
— А сознание других людей, — возразил Ван.
— Чудак ты, Ван, откуда ты это узнаешь? Следовательно, нет самостоятельного «сознания других людей» вне моего сознания.
— Куда тебя понесло! Значит и я — плод твоего воображения? Хочешь, ударю.
— Опять ты не туда… «Плод воображения» предполагает ещё и другое воображение. А здесь нет никакого «плода». Всё есть сознание.
— Ну, ладно. Что из этого следует.
— Я верю Ли. Он говорит, что эти люди творили чудеса.
— Парень вам подскажет. Он знает, что такое чудо, — усмирил их Ли.
— Чудом является продолжение жизни там, где по обыденным представлениям она быть не может, — сказал Дон Мен, поэтому из такого мироощущения должны следовать натуральные чудеса.
— Почему?
— Преграду создаёт мировоззрение двойственного начала. Поэтому со времен, о которых рассказал Ли, была заповедь «адвайта», то есть «недвойственность». Нарушали её тогда только шудры, а теперь вся наша эпоха строится на двойственности.
— Ну, и, что? Как зависит чудо от мировоззрения?
— Другое отношение к событиям, другая реакция на события, другое поведение, другое отношение к себе… Всё это даст другой результат. Не удивляетесь же вы, когда нерадивая хозяйка долго взбивает масло из той же самой сметаны, что и у всех.
— Хорошо. Как иначе относиться к себе?
— Для органов восприятия всё возникает ниоткуда и исчезает в никуда. Когда Бхригу говорит: «Я созидаю все миры и пожираю их», то можно сказать, что он добавляет к этому сознание как точку отсчёта. Сознание — созидатель ниоткуда и уничтожитель никуда. Оно же тому свидетель. Это можно объединить словом «брахман». Что касается отношения к себе, то, так как брахман исключает двойственность, то всё — есть свойства. Поэтому возникают вопросы: «Что ты ешь, когда ешь?», «На что ты смотришь, когда смотришь?», «Что ты обоняешь, когда нюхаешь?», «Что ты осязаешь, когда щупаешь?», «Что ты слышишь, когда слышишь?», «Что ты двигаешь, когда меняешь тело?». Их будет шесть вопросов. Но к ним можно добавить теперь седьмой «о ком ты мыслишь, когда мыслишь?».