Западня. Шельф
Шрифт:
— А, это... Это так, шутка, — проговорил Вячеслав Иванович и болезненно поморщился. — Недолюбливает меня наша Нина. А жаль, такая хорошая девочка была...
Он помолчал, глядя в пустоту. Тимур ждал с сочувственным интересом; старик покосился на него, вздохнул и отложил книгу.
— Она из совхозных детишек была, знаете? Хотя вряд ли, вы же приезжий. Здесь с тридцатых так повелось — местные, те, которые не хотели жить в городе, шли в совхоз. Рыбачили, олешек пасли, соболя немножко стреляли... в общем, жили, как привыкли, власти их особо не трогали — лишь бы продукт вовремя сдавали. Но детишек-то учить надо! Вот и свозили их в интернат, из стойбища не наездишься... Некоторые так и оставались потом в городе, многие после школы дальше учиться
— Тоже кандидат наук?
Вячеслав Иванович неохотно кивнул и снова замолчал.
— Так, наверное, она вам благодарна должна быть? — подтолкнул его Тимур. Старик грустно покачал головой.
— С Ниной неладно вышло, — пробормотал он.
Прошло больше двадцати лет, но он до сих пор помнил тот необычно яркий для Черноводска весенний день — кругом еще лежали сугробы, но снег уже покрывала льдистая узорчатая корочка, воздух пах талой водой, и тепловатый ветер приносил запах открытых после зимы силосных ям. Самое время прокопать дорожку к турникам — зимой физкультурой занимались в зале, но как только теплело, уроки переносили на улицу. Взяться за лопату мог кто угодно — часто это поручали ученикам, да и завхоз не сидел, сложа руки, но сил у молодого учителя было полно, погода — отличная, а тело, застоявшееся в душных классах, так и просило простой физической работы. Настроение у Вячеслава Ивановича было прекрасное — накануне он выставил своему классу четвертные отметки по физике, а потом всю вторую половину дня беседовал с детьми об их планах — класс был выпускной, и кто-то должен был пойти в училище, кто-то — вернуться в совхоз, а кто-то — остаться в школе и готовиться к институту. Таких набралось целых пятеро, и Вячеслав Иванович, хоть и не подавал виду, гордился своей работой — это был его первый выпуск, и выпуск удачный. Единственное облачко, которое слегка омрачало сияющий день, было связано с Ниной.
Умница, отличница, особенно хорошо ей давались естественные предметы. По физике и химии с ней занимались дополнительно — школьная программа была девочке мала. Правда, Вячеслава Ивановича слегка огорчала замкнутость Нины — она редко улыбалась, почти ни с кем не дружила, и ее независимость порой почти переходила в грубость. Но не всем же быть душой компании... Конечно, он рекомендовал Нине продолжать учебу и даже осмелился предложить замахнуться на МГУ — тамошний факультет геологии был Нине в самый раз. Реакция девочки так озадачила Вячеслава Ивановича, что он до сих пор размышлял о ней, мерно орудуя лопатой.
Нет, Нина обрадовалась, как он и ожидал, даже всплеснула руками — по ее меркам это было самое бурное появление эмоций. Но вид у нее был какой-то испуганный, пришибленный, и Вячеслав Иванович, истолковав это на свой лад, принялся рассказывать об общежитии, о стипендии, о веселом братстве студентов, которое не даст пропасть в большом городе. Нина слушала с отсутствующим видом, кивала. Тут он спохватился, спросил:
— Может, папа твой будет против, может, он хочет, чтоб ты в совхоз вернулась? Так мы его уговорим.
Отца Нины он видел только пару раз, да и то издали — это был немолодой уже на вид мужчина с гордой осанкой и неподвижным лицом; сразу было видно, от кого Нина унаследовала свою невозмутимость. В нем была неуловимая неправильность, что-то неприятное, отталкивающее, — Вячеслав Иванович стыдился своей реакции и объяснял ее слишком надменным видом этого человека. С учителями общалась только мать Нины — тихая, робкая женщина, которая соглашалась со всем, что ей скажут.
—
— Так что тогда? Я же вижу, ты тревожишься о чем-то.
— Вы не поймете, — все так же ровно ответила Нина. — Но я буду поступать в институт, вы не волнуйтесь.
Взмахнув черными лоснящимися косами, она ушла — а Вячеслав Иванович еще долго сидел, озадаченный, пока в класс не просунулась нетерпеливая рожица заждавшегося своей очереди ученика.
— ...И вот, — жалобно сказал Вячеслав Иванович Тимуру, — если бы я, конь ломовой, не решил бы на другой день лопатой помахать — то, может, все бы и обошлось. Может, она бы знаменитым ученым стала — с ее-то задатками... Я ей, выходит, всю жизнь перекорежил этой проклятой лопатой...
Дорожка к турникам вела вдоль школьной ограды, и Вячеслав Иванович бодро разбрасывал снег, когда услышал с другой стороны рассерженные голоса. Поначалу он не обратил на них внимания, но потом узнал Нину. Второй голос принадлежал мужчине, и Вячеслав Иванович не понимал его языка — Нина же, видимо, из чистого упрямства отвечала по-русски. «Нет, папа, я поеду в город, — говорила она, — и буду учиться, а ты... да что хочешь делай, мне не жалко! Да хоть...» Мужской голос оборвал его — слов Вячеслав Иванович не разобрал, но от интонации волосы на его голове стали дыбом. Он мгновенно почувствовал себя невежественным дикарем, сидящим в пещере; жалкий костерок едва разгонял темноту, снаружи поджидали хищники и злые духи, и копье, лежащее рядом, не могло защитить от наползающего извне кошмара. Он вдруг понял, что весь его здравый смысл, рациональность, научный склад ума — всего лишь ступенька над бездной; тьма близко, и в ней водятся чудовища.
«Почудится же», — пробормотал Вячеслав Иванович, встряхнув головой. Мужского голоса больше не было слышно; из-за ограды доносились только отчаянные девичьи рыдания. Он осторожно заглянул в щель, маясь от томительной неловкости: то ли бежать утешать любимую ученицу, то ли сделать вид, что ничего не слышал, чтобы не смущать ее. Нина сидела прямо на мокром снегу; ее плечи тряслись от плача, и в нем было такое отчаяние, что Вячеслав Иванович так не решился окликнуть девочку. Он решил поговорить с ней позже. Было очевидно, что Нина соврала, когда сказала, что отец одобрит ее учебу. Не захотела огорчать учителя — несмотря на сдержанность Нины, Вячеслав Иванович знал, что она очень хорошо к нему относится и понимает, какая это для него была бы радость: его выпускница — студентка МГУ. Он лелеял надежду, что стал для нее если не вторым отцом, то хотя бы старшим братом, и Нина всегда неявно подтверждала это, вот и теперь согласилась с ним даже ценой конфликта с отцом. Видимо, этот заносчивый совхозник считал, что девочка должна вернуться домой; он явно не понимал, насколько она талантлива, насколько умна.
— И я, осел этакий, решил ему все объяснить! — горестно воскликнул Вячеслав Иванович. — Он меня даже слушать не стал, прошипел что-то по-своему... А на другой день Нина пришла в учительскую, когда я был там один, и кричала на меня... что-то безумное, что я лезу не в свое дело, что теперь отец считает, что она заодно с нами, еще какой-то бред... Какого ж дурака я свалял!
— И что ж было дальше? — сочувственно спросил Тимур.
— Дальше... — вид у Вячеслава Ивановича был совершенно несчастный. — Больше она со мной не разговаривала, даже на уроках не отвечала на вопросы. Вызову ее — так она встанет, зубы сцепит и смотрит себе молча в окно. В конце года забрала документы, попыталась вернуться домой — но папаша с ней с того спора и словом не перемолвился, и девочка не выдержала, вернулась в город. Поучилась в техникуме, потом поступила в институт в Хабаровске... В общем, все у нее наладилось, и с отцом, говорят, в конце концов, помирилась, — бедняжка на все была готова, лишь бы он простил ей мою выходку... он же думал, что она наябедничала, сама попросила меня вмешаться. Но вот...