Западня. Шельф
Шрифт:
Они выходят из парка на перекресток рядом с институтом. Лиза видит бегущего навстречу отца и только тогда начинает кричать и вырываться. Страшная женщина отпускает ее; Лиза подбегает к отцу, вцепляется в его ногу и наконец, чувствует себя в безопасности... почти в безопасности — потому что отец жмет руку страшной женщины и называет ее по имени...
Теперь она все помнила, но это уже не имело значения. Шаги приближались, и скрип снега под ногами вызывал содрогание. Размеренные, неторопливые шаги. Ты хочешь знать, кто убийца? Тогда открой глаза. Просто открой глаза и посмотри.
Над головой крикнула чайка. С шорохом упала в лесу веточка, обломившаяся, когда с нее слетела жирная синица. Где-то урчал, приближаясь, мотор. Дальний лай собак, веселые крики детей, несущихся на санках с горы, гудки. Все это было очень далеко; эти звуки больше не касались Лизы. Скрип снега заполнил собой весь мир.
Глава 17. Успеть на кладбище
Успеть на кладбище
За прошедшие несколько дней Тимур трижды побывал у следователя, раз за разом, описывая ночь на буровой. Перед первым допросом он опасался, что легенда о командировке быстро затрещит по швам, но этого не произошло, — после того, как нефтяники добрались до шельфа, командировочные в городе стали привычным явлением. Похоже, ментов убедили не столько документы Тимура, сколько джип, на котором он разъезжал по городу. У Заказчика были большие связи, и машина ждала в гараже с того момента, как решено было ехать в Черноводск. Впрочем, расследование было практически формальностью: признание стюардессы всех устраивало...
Тимур вышел из душного отделения и закурил. День был чудесный, безветренный и ясный, и легчайшая морозная дымка висела в воздухе, вспыхивая на солнце неуловимыми искорками. Чуть выше по улице несколько детей с воплями восторга ползали по пышным сугробам, обстреливая друг друга рассыпчатыми снежками. Мысли Тимура обратились к Лизе, и он ничуть не удивился, когда к крыльцу подошел ее отец. Удача искоса поглядывала через плечо, готовая уже повернуться лицом. Тимур пошел навстречу геологу, заранее дружелюбно протягивая руку.
Вблизи он выглядел страшно, и улыбка Тимура увяла. Щетина, красные, воспаленные глаза, нечистые пятна на мятых брюках. Густой перегар, казалось, мутным облачком висел над головой. Руки с траурной каймой под ногтями мелко тряслись. Рот безвольно обмяк, превращая некогда умное и жесткое лицо в бессмысленную слабоумную гримасу. Все говорило о том, что Дмитрий не просыхал с тех пор, как добрался до города.
Тимур уже знал ответ, но все-таки спросил, как дела у Лизы. Дмитрий окинул его мутным, недоуменным взглядом человека, не понимающего, о ком идет речь, и уверенного, что его с кем-то перепутали. Похоже, в запое намертво забыл, что у него есть дочь. Или просто не захотел об этом помнить...
Однако Дмитрий помнил. Ребячий визг пробудил в нем, видимо, какие-то воспоминания. Он нахмурился, пытаясь поймать увертливую мысль. В затуманенном мозгу прихотливо переплетались предстоящий допрос, гибель жены и дети, играющие в сугробах.
— Надо будет Лизку на могилку сводить, — наконец, изрек он.
За время, что понадобилось на дорогу к кладбищу, подозрения Тимура перешли в уверенность. Вытянуть из пьяного нужные сведения было не трудно; оставалось сложить два и два. Тимур успел узнать Лизу достаточно хорошо, чтобы понять: рано или поздно девчонке придет в голову замечательная идея самой навестить приятеля — разумеется, с фигуркой воробья в кармашке. Сперва он бросился к Лизиному дому, но на половине пути передумал: лучше было бы убедиться для начала, что она еще этого не сделала... или не делает прямо сейчас. Убийца — настоящий убийца — тоже мог сложить два и два, сопоставить разрытую могилку одного маленького мальчика и бродящих по общежитию мертвецов. После этого за жизнь Лизы не дать и ломаного гроша.
Подъезд был перекрыт автобусом с черной полосой на борту. Тимур остановился, дожидаясь, пока пройдет похоронная процессия — несколько десятков людей, большей частью невысоких и щуплых, странновато одетых азиатов. Перед гробом несли большой черно-белый портрет; Тимур рассеянно проводил его взглядом, нетерпеливо барабаня пальцами по рулю. Внезапно он сбился с ритма; выбивающие дробь пальцы замедлились, переходя на похоронный марш, а потом и вовсе замерли.
Дорога освободилась, но теперь Тимур не спешил ехать дальше. Мельком увиденный портрет не шел из головы. Черно-белая фотография, наверняка когда-то сделанная для паспорта. Лицо как печеное яблоко, широкие скулы, узкие глаза, сеть морщин. Этому мужчине могло быть и пятьдесят, и восемьдесят. Гордое, пожалуй, даже надменное лицо. В нем было что-то противоестественное, и Тимуру пришлось потратить несколько минут, чтобы понять: у старика были светлые глаза, и, хотя на черно-белой фотографии этого нельзя было разобрать, Тимур готов был поклясться, что оттенки радужек слегка различны.
Охотничий пес внутри неслышно сделал последний шаг и замер, поджав лапу в стойке, вытянулся в звенящую струну, и лишь его нос подрагивал, ловя тончайшие струйки запаха. Тимур выключил мотор и выбрался из машины. Один из участников процессии остановился, поправляя шнурки; его фигура показалась Тимуру знакомой. Неужели наконец-то повезло?
— Лешка! — окликнул он. Маленький геолог вздрогнул и оглянулся. Расплылся в неуверенной улыбке.
— Ты что здесь делаешь?
— Заблудился, — с досадой ответил Тимур, — свернул где-то неправильно.
Особой скорби на Лешкиной физиономии не было — скорее едва заметная досада. Геолог как будто был даже рад, что появление знакомого отвлекло его от печального ритуала.
— Родственник? — рискнул спросить Тимур.
— Очень дальний, — неохотно ответил Лешка. — Здоровый мужик был, охотился, зимой на лыжах в сопки ходил, а тут раз — и на ровном месте инсульт...
— Сочувствую, — пробормотал Тимур. Лешка махнул рукой.
— Мы его не любили, — с досадой сказал он. — Не прийти не могли, но... никто из наших его не любил.
— Плохой характер? — осторожно, осторожно...
— Нельзя плохо говорить о покойниках, да? — Лешка уныло усмехнулся. — Но его отец был большим человеком, последним великим шаманом здешних мест. А он — уже в середине жизни превратился в злого, жадного, заносчивого болвана, который проклял свою единственную дочь. Иногда я думаю, что проклятие подействовало. Все-таки он был сыном шамана. Она на все готова была пойти, чтобы он ее простил.