Западня
Шрифт:
В ушах Йонаса звучали слова Софи: «Может, цветы и есть его фирменный знак».
Йонас подошел к своим подчиненным, обвел взглядом гостиную. Было одно существенное отличие. На этот раз убийцу не застали на месте преступления, и потому цветы, которые он принес с собой, не валялись рядом с телом, как если бы они рассыпались, выпав из обессилевших рук жертвы. Тут была другая картина.
И снова Йонас услышал голос Софи: «Он снова их оставит. Но, возможно, вы успеете ему помешать».
Он посмотрел на труп блондинки. В руке она держала аккуратный букетик белых роз, который ярко выделялся на фоне темной, свернувшейся крови.
Не успели
23
Сижу у окна, смотрю на озеро. Иногда на опушке леса можно увидеть животное. Лисицу, кролика. Или косулю, если сильно повезет. Но сегодня – никого. Смотрю, как восходит солнце.
Я совсем не спала, да и как я могла заснуть в такую ночь, когда в очередной раз мой мир рухнул. После такого звонка.
Назвав свое имя, я услышала, как он садится в кровати. Вначале в трубке был шорох, а потом, когда он меня узнал, я услышала и его напряженный голос.
– Линда! – сказал он. – Боже мой!
Мне пришлось проглотить подкативший к горлу комок.
– Сейчас шесть часов утра, – сказал он и вдруг встревожился. – Что-то случилось? Вам нужна помощь?
– Нет, – ответила я. – Мне очень неловко, что побеспокоила…
На мгновение воцарилась тишина.
– Все в порядке. Просто я очень удивился, услышав вас.
Мне было неприятно, что он мне «выкает». И потом, этот его профессиональный тон, благоприобретенная привычка ничему не удивляться, и все-таки удивление и… ну и все такое.
– Чем я могу вам помочь?
Я написала книгу, где ты – главный персонаж.
Взяла себя в руки. Заставила себя тоже «выкать» ему в ответ. Неужели он меня забыл? Может, так оно и лучше.
– Не знаю, помните ли вы. Вы расследовали дело об убийстве моей сестры, – сказала я.
Он немного помолчал. Потом ответил:
– Конечно, я вас помню.
Интонация вполне нейтральная. Пришлось проглотить эту горькую пилюлю разочарования.
А чего ты ждала, Линда?
Заставила себя вспомнить, зачем звоню.
Дело ведь не в тебе, Линда.
– Мне надо вас кое о чем спросить, – говорю я.
– Слушаю.
Опять совершенно нейтрально. Это… это ничего.
– Речь идет о деле моей сестры. Не знаю, помните ли вы его. Я нашла тело сестры, а потом…
– Я все помню, – говорит он. – А я вам пообещал, что найду убийцу, и не смог выполнить своего обещания.
Говорит совершенно спокойно. Но хоть помнит. Сам вспомнил.
Давай, Линда, спрашивай.
– Мне не дает покоя один момент.
– Да?
Давай, спрашивай!
– Прежде всего, мне жаль, что разбудила вас в такой час, позвонила, вы знаете…
Он молчит.
Спрашивай!
– В общем. Дело в том, – к горлу подкатывает комок. – Я долго не понимала, что меня считали главной подозреваемой.
Умолкаю. Держу паузу, жду ответа, но ответа нет.
– Ну вот. Хочу просто узнать, а вы…
Слышу, как он дышит в трубку.
– Вы тоже считали меня убийцей?
Тишина.
– Вы считали меня убийцей?
Ничего не говорит.
Думает?
Ждет, что еще раз переспрошу?
Молчит.
Он думает, что ты, Линда, наконец, хочешь сознаться.
– Юлиан? – говорю я.
Мне так не хватает наших разговоров, как я хотела бы сидеть рядом с тобой, а ты бы рассказывал, какая хорошая штука поэзия, и мне интересно, как поживает твоя нервная молодая коллега, и расстался ли ты с женой, и на месте ли этот твой маленький завиток на затылке. И вообще, как у тебя дела? Я так скучала по тебе, у меня такое ощущение, что мы созданы друг для друга.
– Юлиан, – говорю я. – Я должна это знать.
– Мы рассматривали разные варианты, так принято, – говорит он.
Юлит.
– Но, к сожалению, мы не нашли убийцу, кто бы он или она ни был.
Он или она. Почему бы и не сестра?
Какая гадость.
– Прошу вас, извините, что так сумбурно. Я не уверен, что сейчас лучшее время для подобной беседы. Может, поговорим в другой раз, более обстоятельно?
После того, как расскажешь своим коллегам, что неожиданно объявилась главная подозреваемая. После того, как разработаете план, как вырвать у нее признание.
– Спасибо, – сказала я и положила трубку.
Юлиан, нет, комиссар Юлиан Шумер, считает меня виновной. Я осталась совсем одна. Стою в своей огромной гостиной и смотрю в огромное окно на озеро. Оно совершенно спокойно, совершенно спокойна и я. Что-то переключается во мне. Я вспоминаю.
Лето, жара, та самая жара в разгар лета, которую неспособна охладить даже ночь. Воздух душный и влажный, ночные рубашки липнут к телу, дети ерзают под простынями, норовят подняться, мама, я не могу заснуть. Распахнутые настежь двери террас, едва покачивающиеся занавески, сытые, довольные комары. Наэлектризованный воздух, плачущие дети, ругающиеся пары. Ругаюсь и я, рву и мечу, ору. Швыряю предметы, пепельницу, книжки, чашку, цветочный горшок, свой мобильник, его мобильник, все, что попадается под руку, ботинок, какую-то бессмысленную ерунду, все подряд, подушку, яблоко, баллончик со спреем для волос, зонтик. И Марк, который смеется и никак не может остановиться, принцесса, ты вообще сбрендила, честно, послушай, завязывай столько пить, и я свирепею еще больше, когда он смеется над моим бешенством, над моей ревностью, господи, да как ты могла подумать, твоя сестра и я, это же курам на смех, абсолютная бредятина, принцесса, я ее встретил совершенно случайно, мир тесен, господи, чашка капучино, кто ж знал, что это преступление, выпить кофе с сестрой своей девушки, бог ты мой, она оказалась права, ухохочешься, я думал, она просто с приветом, а вишь ты, она оказалась права, сдохнуть можно от смеха! А у меня кончились боеприпасы, мне жарко, майка прилипла к спине, к груди, и я, внутренне вздрогнув, смотрю на него и говорю:
– Что это значит?
Марк тоже смотрит на меня, обстрел закончен, больше не надо уворачиваться, стоит, смеется, фыркает. А мне не до смеха, все мои попытки заставить его прекратить смеяться оказались смехотворными. Он смеется.
– Что значит? – спрашивает он.
– Что это значит, что она права?
Марк качает головой, фыркает, нервно приподнимает бровь, на мгновение, нервно, удивляясь моей тупости.
– Ну, если ты непременно хочешь знать: Анна говорила, что лучше не рассказывать тебе, что мы с ней встречались, а то ты слетишь с катушек.