Шрифт:
Лисьи костры
В один из ноябрьских дней, случается всегда
С непослушными детишками страшная беда.
Я расскажу вам легенду о старом фургоне,
И о его хозяине в дырявом балахоне.
В вечер осенний, в холода он приезжает,
И лживыми чудесами зрителей поражает.
Но не стану забегать я наперёд,
И
Случается это раз в год, в один из холодных ноябрьских вечеров, когда листва уже опала и голые деревья дрожат от холода, на мутных лужицах появляется первая, едва заметная корка льда, а в воздухе летает запах костров – приближается этот день… День веселья, день забав, сладостей и сказок, самозабвенных плясок и нарочитой вседозволенности. Лучший день в году!
И прекрасный город, где разъезжали богатые экипажи и чинными рядами шествовали городовые в васильковой форме, чиновники в изумрудных камзолах и ремесленники, держа под рукой корзины с инструментами, принарядился к празднику. На черепичных крышах высоких домов и аккуратных домиков, точно многокрасочные порхающие мотыльки, развевались бумажные флажки. Букетики сухоцветов и шелковые розы украшали шляпки дам, а мужчины щеголяли в выходных сюртуках, украшали воротники булавками и брошками.
Неспешно и смакуя городок поглощал густой, молочный туман. Вороны-колдуны, что облюбовали колючие кроны, выглядывали в пёстрой толпе свой лакомый кусочек. Ледяной, насквозь прокопченный дневными кострами, ветер, преступно забавляясь, ерошил их чернильное оперенье. И крылатым странникам ничего не оставалось, кроме как громко возмутиться хриплым голосом. Но нет судьи тому непочтенному злодею, нет управы на хулигана, что шалости ради заставляет уставших стариков-дубов чинно кланяться. Никто не запретит ему напевать ритуальные песенки, чьи рифмы и слова манят призраков и духов…
Десятки торговцев и торговок в нарядных передниках зазывного голосили, расхваливая сдобную выпечку и сахарные леденцы, яблоки и сливы в карамели, солёные грибы и сочившиеся ароматным жиром ломтики свинины, сливочные сыры с перцем и ореховые хлебцы, клюквенное варенье да липовые, ромашковые и барбарисовые меда. Уличные музыканты, танцовщицы, жонглёры, акробаты поражали зрителей искусным мастерством, заставляя толпу восторженно заливаться гулом нескончаемых аплодисментов.
Там видный мужичок с густой копной бороды озорно наигрывал на березовой свирели, а рядом упитанный медвежонок умело отплясывал, кувыркался и размахивал толстыми лапками. Тут тучна тётка, на чьих широких плечах алел маковый платок, а шею и запястья унизывали коралловые бусы и браслеты. Она гадала по руке, по-лисьему щурила глаза, а её верная помощница, крупная, непоседливая сорока, вещала любопытным какие их ждут преподношения от милой судьбинушки-судьбы.
Превеликое множество всяких мастеров съехалось на предзимнюю ярмарку, всяких редких ремесел, всяких необыкновенных талантов. И среди их многокрасочного потока и громогласности не затерялся и особый мастер, с лицом чужим и не известным…
Между всей этой суетой, меж торжественным гамом ещё больше шума доставлял невесть откуда прибывший фургончик. Но всё больше шумели и галдели дети: мальчишки и девчонки разных возрастов и сословий. А сонные торговцы с улыбчивыми торговками, и скромные мастера с проворными мастерицами, и важные господа с прелестными госпожами проходили мимо. Нисколько не прельщал их ни потрёпанный фургончик, ни его чудной владелец.
Цветные фонарики сверкали сквозь туман, завлекая ночных мотыльков. Весёлая музыка вылетала из музыкальной шкатулки в виде миниатюрной мартышки в сером жилете, и эхом разносилась по местным землям, зазывно стучась в окошки домиков и лавок. И всё тот же неучтивый ветер щекотал ветхие стены фургона, окруженного толпой местной детворы. Головы мальчиков покрывали гимназистские фуражки или дедовские папахи, что были значительно велики, а девочки кутались в пёстрые платочки или непрерывно поправляли поля фетровых шляпок.
Конец ознакомительного фрагмента.