Запах победы
Шрифт:
внезапно пришёл к бабушке пешком с Невской
Дубровки, сумел как-то добраться через все препятствия
и опасности и принёс ей свой солдатский
паёк — хлеб, консервы, махорку. Растягивая это
по миллиграммам, она сумела перенести первую
зиму блокады.
Мало мне известно об отце и его войне. Документы
не сохранились. Письма тоже. Пока он
был здоров, говорил он со мной о войне мало, а
потом речь потерял. Матери и бабушки,
знали обо всём его пути от Невской Дубровки до
Германии, уже нет. Чисто официальные сведения
об отце можно уложить в несколько строк: Мендель Цалевич Слепаков (1907–1956), уроженец
местечка Семёновка под Черниговом, прошёл
всю войну пехотинцем, начав её младшим лейтенантом
и окончив капитаном. Был несколько раз
ранен. Награждён орденом Великой Отечественной
Войны, трижды — орденом Красной Звезды
и медалями за оборону Ленинграда и за победу
над Германией.
Судя по наградам, сражался он храбро, но в рассказах
его о войне преобладали занятные байки, анекдоты (а может, такое мне лучше запоминалось).
Чаще всего он рассказывал о ней, когда в
скудные послевоенные вечера мы всей семьёй
наклеивали в альбом его военные фотографии.
Он сидел на всегдашнем своём месте, у левого
валика дивана, я — у торца стола. Меж нами был
угол стола, покрытого скучной жёлтой клеёнкой
с выцветшими ромбиками,— роковой угол моего
детства, за которым я «отвечала» «Евгения Онегина
», на который, трепеща, выкладывала дневники
и тетрадки с парами, возле которого отец меня и
драл. Но в минуты, когда клеили в громоздкий
старый альбом фотографии, этот же угол становился
островком тепла, уюта, заинтересованной
тяги к отцу и его прошлому. Покажет он, бывало, какой-нибудь групповой солдатский снимок и
скажет:
— А вот эти ребята больше всего боялись, что в
нашу часть приедет Вася Тёркин.
— Как так приедет?
— Штука в том, Глупундури (моя кличка в мирные
минуты), что им казалось, будто Вася существует на
самом деле, где-то сражается и мне, их командиру, стоит только ему написать — и он приедет, взгреет
их за все провинности и подтянет как следует.
Стыдно-то как перед ним будет! Ну, я тем и пользовался, нет-нет да и постращаю, что Васю приглашу.
Больше всех смотров и ревизий они его боялись.
Отец продолжал заниматься фотографией всю
войну. Конечно, так и остался любителем, но, без
сомнения, умел выбрать удачный, выразительный
момент, кадр, теперь становящийся
свидетельством. Какое-то горящее селение в Польше.
Восторженная встреча солдат-освободителей
в Праге. Совестно было разглядывать эти кадры
в 1968 (!) году. Я тогда об этом писала: …Ещё не бросили мечей
Бойцы — носители Свободы,
И их не ждут ещё народы
Обратно — в роли палачей…
Отец часто фотографировался и сам: наводил аппарат
и давал кому-нибудь «щёлкнуть». Снимется
где-нибудь этаким воякой — щёголем в шикарном
кожаном пальто, а на обороте честно напишет: «Пальто не моё». Вообще, эти надписи на оборотах
были удивительно интересны, часто значительны, остроумны. Наклеивая фотографии, мать порой
переписывала некоторые из них под карточками в
альбоме. Вот групповой снимок: ночь с 8 на 9 мая
1945 года — празднование победы в Вальденбурге, офицерское застолье. А на обороте: «Пиво в бочке
немецкое, вино — итальянское, пьют славяне-
победители». Не дрогнула у Менделя Цалевича
рука написать это «славяне». Да он и был в те
поры чистокровным русаком, иначе себя и не
мыслил. Ни разу ни от него, ни от его друзей-
евреев, прошедших войну и собиравшихся у нас
на праздниках, я не слышала о каком-либо случае
антисемитизма или другой национальной розни
в армии. Наверное, они вообще возмутились бы, что я об этом пишу. Им такое и в голову бы не
могло прийти. Они были русскими и, насколько
я понимаю, любой шовинизм отрицали хотя бы
потому, что он был идеологией врага.
Интересно, что отголоски этого безусловного
военного братства мы с мужем встретили в 1989 г.
в Израиле, в семье очень дальних — седьмая вода
на киселе — родичей отца, дяди Миши и тёти Раи
Райзманов. Они эмигрировали очень давно, в 1958
году, и, говоря на иврите, имея своё маленькое
дело, приняв все законы нового государства, остались
русскими. Нас они почти не знали, слышали
только от другой родни о нашем существовании.
Но приняли как ближайших родных: напоили-накормили
на убой, спать уложили и русскую сказку
на ночь рассказали — поставили на видик фильм
«Служебный роман». Больше всего, сказала тётя
Рая, она скучает без русских книг. И говорили они
оба с нами только о России и о своей недавней —после стольких лет — поездке туда.
Но вернусь к фотографиям. Есть среди них
одна, бывшая предметом многих шутливых издевательств