Запах полыни. Повести, рассказы
Шрифт:
Солнце спряталось за вершиной Ешкиольмеса. Краски померкли, стал сумеречно-серым воздух. А мы впились глазами в Аяна, ожидая, когда же он заплачет. Кто-то даже произнес вслух, точно подсказывая Аяну:
— Эй, почему он не плачет? У него же умерла бабушка!
Но Аян молча перешагнул порог, прошел мимо окон и завернул за угол. Нетрудно догадаться, что мы бросились за ним, заинтересованные его поведением. И тут он обернулся и сказал:
— Ну, что вы, ребята?.. Хотите послушать сказку?
Он произнес это так, будто умерла не его бабушка, а все наши бабушки
— Так рассказать вам сказку? — спросил он, печально улыбаясь.
— Расскажи! — брякнул Садык.
— Наверное, лучше смешную, — сказал он самому себе и, задумавшись, потерся щекой о ворот шубы с редким мехом.
А мы крепко держались за свои санки и глазели на него, дружно разинув рты.
Аян вздохнул прерывисто и начал, будто забыв о нашем присутствии и обращаясь только к себе:
— Давно это было… Жил один мальчик… сирота…
Он рассказывал долго и задумчиво, потому что сказку придумывал прямо на наших глазах. Сказка получилась грустной. Но сирота оказался не таким уж жалким нытиком, он не сдавался, а раза два мы даже рассмеялись, забыв о том, что сегодня умерла бабушка Аяна.
На другой день ее хоронили. Следуя обычаям, те немногие мужчины, что были освобождены от военной службы, похоронили бабушку и помчались на конях в аул, оставив Аяна у могилы. Он стоял один-одинешенек, низко опустив голову. И на этот раз глаза были сухими, будто он до сих пор так и не научился плакать. Потом он взял ком глины вперемешку со снегом с могильного холма и бросил в сторону, как положено:
— Бабушка, пусть земля тебе станет пухом!
Он подул на закоченевшие пальцы и поплелся по дороге в аул. В этот же день Аян переехал к старику Бапаю, который находился с бабушкой в далеком родстве. Вначале из ворот выехал дед Бапай, на его санях красовались горы пестрых одеял и подушек. За ним появился Аян, ведя светло-серую корову. Корова сделала шаг, другой и уперлась, чуя, что ее уводят навсегда из привычного стойла. Ну, а нам только дай повод для деятельности. Мы побросали сани и всей ватагой наперли на корову сзади.
— Раз, два — взяли! — вопил Есикбай.
Корова таращила большущие глаза, полные коровьей тоски, мотала головой, хвостом, точно ее кусали слепни, сделала вид, будто хочет боднуть Аяна, но затем смирилась, промычала жалобно и побрела следом за Аяном, нюхая полу его шубейки.
— Она у нас умница, все понимает, — сказал Аян, зачем-то стараясь оправдать корову в наших глазах.
Мы проводили его до нового жилья и опять взялись за санки.
Аян вышел к нам только на следующий день. Он остановился в сторонке и горящими глазами смотрел, как мальчишки летают с горки на санях.
— У меня тоже были санки. Там, в городе, — сказал он мне, когда я, лихо развернувшись, затормозил у его ног.
Он сказал это так, будто мы его обвинили в чем-то.
— Аян, знаешь что, возьми мои сани. Спустись разок, — предложил я, не выдержав его взгляда.
— А что, может, и в самом деле попробовать? — сказал он неуверенно, но потом лицо его просветлело. —
Он втащил, прихрамывая, сани на горку и, плюхнувшись на них животом, мигом скатился вниз.
— Спасибо, — сказал он, вставая. — Ух, как быстро! Не успел и подумать.
— А мои сани еще быстрей, — похвастался Садык. — Аян, попробуй на моих.
— Давай твои сани, — обрадовался Аян.
Потом он уселся на сани Есикбая, и не успел он еще оттолкнуться, как остальные ребята закричали наперебой.
— Аян, Аян! А мои сани?! Возьми мои сани!
— Ух, и накатался! — Аян дышал глубоко, возбужденно, видно, устал с непривычки.
— Ну, а за это расскажешь еще одну сказку, — пошутил Садык.
— Так и быть, расскажу, — улыбнулся Аян. — И, наверное, она будет лучше вчерашней. Ну, веселей, что ли.
Когда наступили сумерки, мы собрались у дома Бапая и подняли такой шум, рассаживаясь на крыльце, что тут же распахнулась дверь, и раздался крик старухи:
— Ой, срамота какая! Я-то думаю, что за топот? Уже не согнали ли колхозное стадо под мои окна? А это, выходит, вы безобразники! А ну, марш отсюда, негодники этакие! Ух, я вас!
Она потрясла сухим кулачком, и этого оказалось достаточно — нас точно ветром сдуло со двора. Мы стояли на улице и переглядывались растерянно. «Плакали наши сказки», — вот что было написано на лицах ребят. И тут нашелся Садык.
— Ребята, айда на конюшню! Залезем на крышу, и там уж слушай сколько влезет, во!
И как мы раньше не подумали об этом? На крыше конюшни навалено сено, оно там лежит с начала осени, мягкое, пахучее. Сиди себе и слушай. Уж большего удобства не найти, как ни ломай себе голову. Ай да молодец, Садык!
Мы заорали «ура» и, точно одержимые, подстегивая себя, помчались на конюшню. Позади всех, припадая на больную негу, бежал Аян. Взобраться по каменной кладке на крышу не стоило большого труда, особенно для тех, у кого руки так и чешутся от желания на что-нибудь залезть. На крыше было просто здорово, и первые минуты мы с хохотом и визгом кувыркались на душистом сене, с головой зарываясь в него, опьяненные запахом лета. Потом ребята притихли как-то разом и начали устраиваться поудобней в кружок. Сам рассказчик сел посреди кружка, собрав под себя большущую охапку сена, и устремил сосредоточенный острый взгляд в сторону чернеющего лога. Он еле угадывался в ночи, да и что можно было разглядеть во тьме-тьмущей? Но глаз Аяна проникал через ночь, ему виделось что-то необычное, непостижимое для остальных ребят. И нам стало жутко.
— Это было давным-давно… в далекие времена. Жил один мальчик… сирота… — начал Аян.
Его приглушенный, бормочущий голос завораживал нас. Мы сидели не шелохнувшись и верили каждому слову, хотя и знали прекрасно, что это всего-навсего сказка, придуманная нашим же товарищем. Внизу, под нами, фыркали и тихонько ржали кони и переступали копытами. Но мы уже не реагировали на обыденные звуки реального мира, а перенеслись в диковинную страну, которая раскинулась во тьме у подножья Ешкиольмеса.