Запах янтаря
Шрифт:
Я растерялась. Вот-вот могли появиться наши шведы. Они уважают отца, но, услышав такие слова… Ведь отец, вместе с купцами Большой гильдии и мастерами Малой, десять лет назад клялся в верности шведской короне и отрекался от изменника и клятвопреступника Иоганна Паткуля, что подделал подписи рижских бюргеров на каких-то опасных документах.
Отец догадывался, что произойдет. А я это знала. Ведь у меня в комнате лежали планы, на которых, при желании, можно найти место нашего дома.
Я подумала о ящиках прозрачного, переливчатого янтаря, который утром видела в мастерской. Это утро было далеко-далеко, и придуманное мной ожерелье тоже далеко-далеко… Оно никогда не пропитается тонким и томным ароматом, оно никогда не согреется у меня на груди.
И тут вошли Олаф и Бьорн.
– Господин Гильхен, мы все знаем, – сказал Олаф. – Нас уже вызывали в замок. Нелепая история! Не переживайте зря, такое с каждым могло случиться. Никто не сомневается в вашей верности королю.
– Он был хорошим конюхом, – деловито ответил отец. – На редкость хорошим. Кто теперь так вычистит ваших лошадей? Придется искать другого. Вы, господин Ангстрем, могли бы подобрать кого-нибудь из тех рекрутов, которых пригнали на днях. Вам ведь все равно необходим денщик.
– На мое жалование денщика – и того не прокормишь, – проворчал Олаф.
– Я сегодня получил письмо от Ингрид! – ни с того ни с сего радостно сообщил Бьорн. – Она уже выехала и очень торопится, чтобы родить в Риге. Подумайте, мой сын будет коренным рижским жителем! Фрекен Ульрика, вы станете с Ингрид подругами. Она у меня умница. Вы вместе будете читать книги, она ведь знает и немецкий, и даже французский. Я заметил, у нас девушек обучают куда лучше, чем здесь.
Отец недовольно посмотрел на него, приняв эти слова за упрек, но ничего не сказал. Мне они тоже было не понравились, но Бьорн, простая душа, и не думал никого обижать, значит, и сердиться на него не стоило. Что же до воспитания – если шведы учат своих девиц читать умные книги, это еще ничего не доказывает! У нас в Риге самые образованные бюргеры воспитывают дочерей по примеру голландцев – хорошими хозяйками, знающими толк и в музыке, и в математике. Французский язык!.. Интересно, что эта хваленая Ингрид умеет, кроме французского.
Бьорн рассказывал о чем-то. Олаф и отец его слушали, Маде тем временем накрывала на стол. Часы пробили восемь. Мы с Маде неожиданно переглянулись, и я поняла, подумали мы в этот миг об одном и том же – где ты, что с тобой?
После ужина отец пошел к себе, наказав мне долго с господами офицерами не засиживаться. Бьорн, как всегда, стал расставлять на матово отполированной столешнице янтарные, еще дедушкиной работы, большие шахматы. Олаф сверил часы с нашими настенными – боялся опоздать в караул.
– Странно все-таки, фрекен Ульрика, – сказал он, присаживаясь к столу, – ведь не далее как вчера в замке получена депеша о том, что армия царя Петра позорно разбита. Надо думать, вся Европа это уже забыть успела, а до нас еле дошло. Ведь сражение, принесшее нам победу, произошло, правду сказать, месяца полтора назад… Но заезжие купцы распускали странные слухи, будто разбита совсем не варварская армия, и вот сегодня в городе ловят лазутчика московитов… Все это внушает беспокойство. Он давно служит у вас?
Тревога Олафа передалась мне. Действительно, события складывались в странном порядке и выглядели настораживающе. Я бы сказала Олафу всю правду, видит Бог, сказала бы, целиком на него положившись! Пусть действует, пусть выручает из беды мой город! Но ведь был еще и ты… Или даже не ты сам, а тот твой взгляд сегодня у церковной стены.
– Во-первых, Андрис, может быть, ни в чем не виноват и произошла ошибка. Ведь никто не видел у него планов города и поименных списков гарнизона, – я делала ход королевской пешкой, не поднимая глаз от столешницы. – Ведь при обыске ничего не нашли. Ну, а давно ли… По-моему, месяца два…
Олаф не мог поймать меня на лжи – как раз в то время он на две недели уезжал в Венден и появился уже при тебе, это я точно помнила. И вообще в моих словах не было ни капли лжи. Ведь никто не видел нарисованных тобой планов! Кроме меня…
Я вновь представила их себе, и перед моими глазами смешались контуры бастионов и порядок шахматных фигур, как будто янтарные кони неслись в атаку на городские стены…
– Странно. Все это очень странно, – помолчав, повторил Олаф. Он явно ждал ответа. А что я могла ему сказать? Что бастион, на котором он будет командовать пушкарями, уже нанесен на твой план?
– Фрекен, да вы грезите наяву! – это Бьорн незаметно подошел и взглянул на доску. – Вы подставили под удар королеву! Я чуть не вскочила. Это звучало, как самое страшное обвинение, – я подставила под удар королеву! Лишь мгновение спустя я сообразила, что королева – это всего лишь полупрозрачная причудливая фигурка, в которой переливаются огоньки свеч.
– Ну так спасайте ее! – я поскорее уступила место Бьорну, он сел, запустил обе руки под парик, сжал виски и задумался. Так они учили меня играть в шахматы – я начинала партию с одним из них, а когда увязала в ошибках, на помощь приходил другой. Может, он и спасет янтарную фигурку!
Игра приобретала неожиданный смысл. Как страшно он сказал – вы подставили под удар королеву… Какой тревогой это отозвалось во мне!
– Бесполезно! – Олаф щелчком опрокинул на столешницу короля. – По милости фрекен ты проиграл.
Он встал и снял со спинки стула плащ. Несколько минут все мы молчали. Я собирала фигуры, Бьорн раскуривал трубку, Олаф смотрел на Бьорна.
Олафом и мной владела одна и та же тревога.
– Боюсь, ты поспешил, вызывая сюда жену, – вдруг сказал он. – Я весь вечер думаю об этом и все яснее понимаю, что ты поспешил. Но вы не бойтесь, фрекен, мы не отдали Ригу отцу царя Петра и ему самому тоже не отдадим.
Мне так хотелось поверить ему! Мне так хотелось, чтобы московитов, не хуже саксонцев, отбросили от Риги, и жизнь потекла по-прежнему, пусть и не очень легкая, но мирная. Еще хоть несколько лет мира!.. А что, если оттянуть беду – в моей власти?
– Я боюсь только за вас, – тихонько ответила я, и это было правдой. Сейчас, сию минуту я поняла, что Олаф погибнет первым из всех нас. Потому что честь и долг офицера велят ему первым встретить пули и ядра.
И хорошо, что он никогда слишком настойчиво за мной не ухаживал. Кто знает, а вдруг я не смогла бы сохранить сердце свободным? Ведь нельзя же, в самом деле, год прожить с человеком под одной крышей и не привязаться к нему… И тогда мне сегодня было бы во много раз труднее, если только это возможно. На мне лежит груз, о котором не знает никто на свете. Я подставила под удар королеву. Спасать же ее некому. Некому?