Запах янтаря
Шрифт:
Янка поднял непривычно серьезное лицо и тихо спросил:
– Разве фрейлейн Ульрика не знает, что в городе чума?
И, не дождавшись моего ответа, убежал.
Накинув шубку, я попробовала его догнать. Но улицы были пусты. Битая черепица, кучи кирпичей, сломанная мебель – все было покрыто снегом. Оставляя взрыхленный след, пронеслась крыса. Издали ко мне шли две голодные бездомные лошади. Я протянула было к ним руку, но ладонь была пуста. Медленно светало, и падал мелкий колючий снег.
Грея дыханием озябшие руки, я вернулась домой. Ну, подумала я, теперь – все… Теперь я действительно одна. Ты далеко, а я здесь одна. Отец умер. Маде умрет. И в предсмертном бреду она будет просить венок из земляничных листьев…
Нечаянно я оказалась у двери мастерской.
Я давно не приходила сюда. Зачем? Я бы увидела развалины своего янтарного королевства, разбитые и заколоченные окна, пустые столы. Трупы крыс на полу. И я бы заплакала и плакала обо всем – о напрасной молодости, о близких, о гибнущем городе, о своей завтрашней смерти и о том, что тебя больше не увижу. Я уже хотела уйти, убежать отсюда, но вдруг услышала за дверью голос. Кто-то тихо-тихо то ли бормотал, то ли напевал, как напевают за работой. Мне стало страшновато, но я толкнула дверь и заглянула.
Это был Йорен.
Как всегда, кожаный ремешок охватывал его голову, как всегда, белая янтарная пыль пушисто лежала на коленях, прикрытых длинным передником.
Все в мастерской было так, как я и думала, – грязь, забитые окна и застывшие трупы крыс. Но на его столе горела свеча, а сам он деловито раскладывал пластинки янтаря, видно, подбирая подходящие по тону.
О нем я в эти дни почему-то совсем забыла. Помогала Маде по хозяйству, помогала Ингрид с малышом. Для старика на кухне мы по привычке всегда оставляли немного пищи. Когда он забирал ее, мы как-то не замечали.
Дверь, которую давно некому и нечем было смазать, пронзительно заскрипела, и Йорен обернулся. Залатанный тулуп соскользнул с его плеча, и он долго его натягивал, кутаясь поплотнее.
– Хочу сделать узор, нарисованный прожилками, – вместо приветствия сказал наконец Йорен и, склонившись над столиком, опять что-то забормотал.
Я так и остановилась на пороге. Он же сошел с ума! Он потерял рассудок и поселился в этой промерзшей мастерской, даже не зная, что убиты Олаф и Бьорн, что умер отец, что исчезла Маде! Ему хорошо – он забрался сюда, как зверь в нору. И сам он никому не нужен, и ему никто не нужен.
Но это был Йорен, у ног которого я в детстве складывала замки из кусочков янтаря. Его нужно скорее увести отсюда в тепло, накормить хоть чем-нибудь, он же пропадет тут один… И предупредить о беде.
– Йорен, – громко сказала я, – в городе чума.
– Ну и что? – он передвигал пластинки янтаря. – Посмотри, хозяйка, складывается узор?
– Йорен, разве ты не боишься?
– Нет, не боюсь. Мне можно брать янтарь для работы из хозяйского ящика? – как видно, он все знал…
– Конечно, бери… – и я, стосковавшись по янтарю, неожиданно для себя самой стала вглядываться в его заготовки. – А что это ты делаешь? Ларец?
Йорен перестал напевать и выпрямился за столиком.
– Это моя работа на звание мастера! – торжественно объявил он.
– Да ты и впрямь сошел с ума! – горько сказала я. – Нашел подходящее время! Кому она нужна теперь, твоя работа? Да и кто тебе присудит звание, сам подумай?
– Я сорок лет обтачивал, сверлил и шлифовал янтарь, я знаю, какая работа достойна звания мастера, а какая – нет. Моя совесть и присудит.
И, говоря это, он улыбался!
– Но пойми ты, что мы все тут умрем раньше, чем ты кончишь свой ларец! – крикнула я ему. – Пойми, что в городе голод и чума!
Он, словно не понимая, пожал плечами и опять склонился над своим янтарем.
– Или ты и смерти не боишься? – уже тише спросила я.
– Смерть не трогает тех, кто занят делом. Я ведь еще двадцать лет назад мог изготовить такой ларец. Но господам цеховым мастерам не нравились мои латышские руки, и голова, и язык. А сейчас все они разбежались, сидят по своим погребам и дрожат, забросили свои прекрасные мастерские… Один я остался… Вот я и делаю свой ларец, и пусть все увидят – я мастер! Ведь другого случая у меня уже не будет. Ты забрала у аптекаря наш янтарь?
– Нет. Кому он теперь нужен, этот янтарь?
Йорен усмехнулся.
– Война когда-нибудь кончится, хозяйка, и люди вспомнят про янтарь. Война – это ненадолго, а юноши и девушки будут дарить друг другу янтарь всегда. Где твоя любимая подвеска?
– Потеряла, – ответила я, как совсем недавно отвечала отцу.
И тут я вспомнила тебя. И меня словно озарило – да что же это я опускаю руки, ведь у меня еще есть ты, и я обязана тебя дождаться.
– Сделаешь себе другую, – как-то странно сказал Йорен.
– Не надо мне другой… – я улыбнулась воспоминанию, тому самому. – У другой не будет такого аромата…
– Аромат – это уже забота аптекаря, – деловито заметил Йорен. – Не хочешь подвеску, так делай ожерелье. Помнишь, хозяйка, какое ты мне рисовала? С янтарными слезами.
– Как сама? – я насилу сообразила, чего Йорен от меня добивается.
– Я же тебя учил, – Йорен говорил, а я растерянно смотрела в его спокойные прищуренные глаза. – Ты все умеешь. Это умение – у тебя в руках, в пальцах. Вильгельму до тебя далеко. Если не справишься, я помогу. Садись вот сюда, на место Вильгельма. Вот тебе свеча. Вот его инструменты. Вот ящики с янтарем. Жаль, здесь плохо видно. Принесешь потом вторую свечу, если у тебя есть.
– Я не могу… Что ты, Йорен, у меня не получится…
Он не расслышал моих слов, но догадался, что боюсь.
– Не бойся, не бойся, – стал он меня уговаривать, как маленького ребенка, – чего тут бояться? Ты возьмешь янтарь в руки и все вспомнишь. Ты доверься своим рукам! Твой дед сверлил янтарь, твой отец шлифовал янтарь, если бы у тебя был брат, и он бы тоже… И твой муж будет мастером, а ты боишься? Кто же будет стоять за спиной твоего мужа, помогать ему советом? Хвалить его работу?
Йорен все угадал! Все, о чем я в эти последние дни не смела и мечтать! И я почувствовала, как моя душа наполняется спокойной уверенностью. Конечно, Йорен прав. Только так я спасу себя для тебя.