Записка самоубийцы
Шрифт:
Анчутка осторожно выбрался из своего убежища. Шмотки, раскиданные по лунному прямоугольнику – какие-то тряпки, мех, в общем, рухлядь, – душно, противно пахли разными духами, а еще больше нафталином. Снизу заворочались, чуть слышно застонали – и снова все стихло. Внизу лестницы, у самого входа, лежал на спине тщедушный человечек. Скрюченные худые пальцы задраны к потолку, как ножки дохлого воробья. Яшка бочком крался вниз по лестнице вдоль стенки.
Конечно, Анчутка хотел бы подойти, посмотреть: вдруг еще жив? Только тогда придется бежать, звать на помощь, объясняться с ментами – все это правильно, но не готов был Яшка
Тут, громыхая, пролетела по мостовой машина, проникнув в подъезд, заметался свет фар по стенам, потолку – и глаз Яшкин уколол блеск ободка на тощем пальчике, сведенном судорогой. Нагнувшись, разглядел на мизинце колечко, тоненькое, невзрачное, утыканное мелкими стекляшками.
«Симпатичная гайка. Что пропадать?»
Стащил кольцо с пальца мертвого – оно легко поддалось, – спрятал в карман и припустился к вокзалу.
4
Тут тоже не обошлось без приключений. Началось с того, что с устатку, от беспокойной ночи и беготни безумно захотелось жрать. И хотя в кармане шуршало, тратить деньги не было никакого желания. Анчутка, расположившись на кресле в зале ожидания, принялся, тоскуя, цыкать зубом. Он пытался договориться с собственным животом, мол, ничего, до первой электрички всего-то полчаса, за это время голод притупится, а там до столовки и обеда рукой подать.
Вообще в обычное время все эти стандартные деликатесы – щи, каша, макароны, котлета да компот из сухофруктов – никаких протестов не вызывали, жратва она и есть жратва. Однако то ли спросонья, то ли с усталости, а скорее всего, с того, что хлебнул притонного воздушка, приняв его за ветер свободы, при одной мысли о столовке затошнило.
Тут еще начали выгружать свежий хлеб для ресторанов. Он издевательски красовался на поддонах, дразнил румяными пухлыми боками. Невыносимо одуряющий аромат пьянил не хуже молодого молдавского. Яшка, мало что от голода соображая, тем не менее привычно приметил момент, когда грузчики в белых фартуках уже ушли, а тот, что принимал груз, очкастый в белом же фартуке, отлучился. Анчутка, делая беззаботный вид, фланировал зигзагами, сокращая расстояние между собой и хлебом, но в тот самый момент, когда его жадные ручонки уже нависли над буханкой, той самой, крайней справа, – внезапно появился приемщик. И уставился на него поверх окуляров, как в прицел.
Анчутка сориентировался моментально: заложив руки за спину, он склонился над поддоном, состроив на своей физиономии выражение крайней озабоченности.
– Вам что, юноша? – спросил приемщик.
И Яшка, которому голод и ночь, полная похождений, придали нахальства, неторопливо разогнулся, глянул прямо в глаза, отозвался солидно:
– Наблюдаю, уважаемый товарищ.
Он ожидал чего угодно: ругани, отповеди, но не того, что приемщик улыбнется самым приветливым образом:
– А-а-а! Вы, надо полагать, комсомольский патруль?
«Чего?!» – Яшка чуть было не распахнул рот, но вовремя спохватился, побоявшись запалиться со своим перегаром. И потому просто смотрел честным, многозначительным, долгим взглядом, мол, два умных человека и без слов понимают что к чему.
– Вот молодец, – искренне похвалил странный дядька, поправляя очки. – А ведь ловко придумано, верно! Острое юное око способно
– Из железнодорожного, – сказал Анчутка, вспомнив однажды виденную вывеску.
– Ни свет ни заря на ногах, чтобы на занятия успеть.
Яшка кивнул, сохраняя вид значительный и важный.
– На износ работаете, – одобрил приемщик. – Не желает молодое поколение отстаиваться в стороне, и это правильно!
Он собственными руками снял с поддона ту самую булку, облюбованную Яшкой.
– Полагаю, не будет большой беды, если один батончик выделим представителю молодежного контроля. Вот, на овес боевым коням, чтобы веселей работалось.
И впихнул ее прямо Анчутке в руки.
– Взятка? – строго спросил тот, продолжая ломать комедию.
Ни черта не понятно, но ведь работает.
– Это хлеб, – чуть улыбаясь, пояснил приемщик, – и все, отказы не принимаются. Поспешите, а то на учебу опоздаете. Первакову привет.
– Простите, а кто это? – перепросил, не подумав, Яшка.
Однако фарт его все не оставлял. Приемщик заговорщицки подмигнул:
– Орел парень, так держать. Я тебя того, качнул, а ты не поддался. Удачи, заскакивайте снова как-нибудь.
Он протянул руку, Яшка пожал.
Развалившись на скамье в вагоне, Анчутка немедленно впился зубами в благоухающую горбушку.
«Провалиться мне на месте, если я понял, о чем говорил мужик. Но вот он, хлебушек, свежий, вкусный, на ять… Отсюда вывод: тот, кто на правильной, на комсомольской то есть платформе, тот всегда с хлебушком, а то и маслицем, намазанным с другой стороны. И, кстати, раз я все равно мимо работы пролетаю, не сгонять ли… к школе?»
То ли потому, что за последние двадцать четыре часа он так легко и неоднократно выходил сухим из воды, то ли потому, что так уж хлебушек был хорош, но Яшке почему-то казалось, что теперь фартанет и в другом, куда более важном для него деле.
О происшествии в расселенном доме, о том, что он, по сути, свидетель убийства и мародер, Анчутка не думал вообще. Вспоминал с ухмылкой борзого хуторянина, который его, фартового, к тому же москвича, желал вляпать в темное дело. «Ищи дураков за тебя впрягаться, пес седой».
Так и прикорнул, радуясь своей ловкости и изворотливости, и благополучно продрых до самой станции. Если бы раздутые щеки не препятствовали бы обзору, то Яшка мог бы увидеть, что из той же электрички на платформу, по дневному времени малолюдную, сошла узнаваемая фигура в лапсердаке, с чемоданчиком в руке. Пижон из шалмана, увидев Анчутку, отвернулся было, но тотчас понял, что до него этому надутому типу дела нет. И все-таки для верности обождав, пока Яшка уйдет, он пошел по насыпи обратно, в сторону центра, потом свернул, приблизился к казарме, с сомнением оглядел ее разрушенное крыло.
– Тебе кого, мил человек?
Седой парень обернулся, узнал мужчину и широко улыбнулся:
– Доброго утречка в хату, дяденька! Как вы сами себя имеете?
Путевой обходчик Иван Мироныч Машкин, сдвинув фуражку на лоб, почесал затылок.
– Приехал, значит.
– Жестокая судьба согнала с насиженных мест. Таки кроме вас в столице у меня никого надежного.
– Не ко времени ты.
– А я всегда не вовремя, – радостно подтвердил парень, – но вы же меня не прогоните?
– Почему, допустим?