Записки артиста
Шрифт:
Накануне штурма Кенигсберга я был легко контужен и девять дней лежал в полевом госпитале, разместившемся в больших палатках. Из-за сильных головокружений в первые пять дней вставать с койки было невозможно. И говорить громко было тяжело… Рекс ждал меня, бродя вокруг палатки. Два дня отказывался от пищи. Не подпускал к себе никого, рычал. Врач посоветовал мне сделать большой мякиш из каши, хлеба, масла и кусочков мяса – обязательно своими руками, и, так как палатка пропахла медикаментами, подержать его (извините!) под мышкой, чтобы он впитал в себя запах моего тела. Я все потихоньку проделал и отдал мякиш врачу. Тот вышел из палатки, назвал моего дружка по имени, в отдалении от палатки положил на камушек мякиш, сказал: «На!» – и отошел. Рекс подошел к камушку, понюхал круглый гостинчик,
Описать нашу встречу не под силу человеку – нужно обязательно влезть в шкуру преданной животинки… Но как? Рекс часто-часто замахал хвостом, заскулил, не позволил себе резко кинуться лапами мне на грудь… Лизнул несколько раз мою руку и все время поскуливал. Он говорил мне что-то, явно успокаивал… Ей-ей, он понимал, что я болен, он сочувствовал мне, он жалел меня, он все время смотрел мне в глаза, он изучал меня – больше я ничего не могу сказать. Помню только, что еле-еле сдержал слезы.
Заметил я еще одно феноменальное качество пса. Ему передавалась степень человеческой напряженности и сосредоточенности. Ему было понятно – это совершенно ясно читалось любым, не только мною, – что людям не до него, что они заняты чем-то очень важным, что нельзя им мешать, что обращать их внимание на свою персону нескромно. Рекс никогда в такие минуты не лаял, не приставал с ласками, а если, случалось, наши взгляды скрещивались, то хвостом, только хвостом, посылал немую телеграмму: дескать, понимаю все, желаю удачи, любящий тебя и послушный Рекс!!
Окончились тяжелые бои за город Кенигсберг. Мы вышли к Куршскому заливу и практически к 1 мая 1945 года закончили военные действия. Мы – воины прославленной 5-й гвардейской артбригады Резерва Главного командования – получили право на отдых… Расположились в живописном месте под Кенигсбергом, разбили палатки, в том числе военторговскую, прилавок которой предлагал довольно приличный ассортимент всякой всячины. Продавщицу – младшего сержанта – звали Маша. Несколько раз наведывался я в эту манящую к себе палатку и, конечно, в компании с Рексом.
Один из моих солдат – я к тому времени носил звание гвардии лейтенанта, – опытный собачник, посоветовал мне натаскивать Рекса на команду «ищи!», далеко бросив палку от себя или дав ему понюхать, спрятать ее где-нибудь и, дождавшись, когда он ее найдет, требовать принести ее: «Палку ко мне!» По дороге к Маше я постоянно произносил ее имя: «Идем к Маше. К Маше! Маша хорошая!» К шее Рекса я подвешивал сшитый той же Машей из портянки мешочек, а когда приходил с ним в палатку, просил передние лапы положить на краешек прилавка, с тем чтобы Маша могла достать руками сумку. Когда Рекс это исполнял, он делался на голову выше продавщицы. Маша доставала из сумки заранее положенную туда записку с перечнем нужных мне покупок и деньги на их приобретение. Товары и сдачу укладывала в сумку и при мне несколько раз подавала команду «Домой!». И так несколько раз.
Наконец настал день великого испытания. Я причесал пса, аккуратно бантиком завязал на шее веревочки от сумки, положил туда деньги, список покупок: папиросы, спички, печенье, колбаса, хлеб – и скомандовал: «Ищи Машу! Машу! Ищи!» Словно стрела, пес ринулся в сторону военторговской палатки… Ровно через пятнадцать минут запыхавшийся, со светящимися от счастья глазами, гав-гавкая уже на расстоянии 150 м от меня, Рекс примчался, положил свои лапищи мне на грудь, пытаясь меня лизнуть, дождался, когда я освободил его от сумочки, и… стал демонстрировать какой-то немыслимый танец, кружась вокруг самого себя, подпрыгивая и почему-то рыча, очевидно от удовольствия. На протяжении всего этого буйства он не переставал следить за выражением моих глаз и вообще за моим поведением, требуя разделить с ним праздник победы в сложном деле высшего образования, в сфере диалога с человеком, в котором собака мало чем уступала собеседнику в сообразительности, в логике и дисциплине!! Рекс окончил вуз!
9 мая 1945 года вся страна праздновала День Великой Победы, а наша бригада в составе большой группы войск шла на войну, так как Курляндская группировка войск противника не капитулировала. Шли и ехали мы все, естественно довольно понурые… Надо было видеть Рекса! Складывалось впечатление, что он осознавал сложности военной обстановки и отлично всех нас понимал. Он был подавлен, нем, очень походил на нас всех и даже выражение мордочки было адекватным нашим тревожно-настороженным лицам. На марше, если не ошибаюсь, с 11-го на 12 мая нам объявили, что Курляндская группировка прекратила сопротивление. Началось радостное буйство людей по поводу окончания войны, по поводу того, что теперь гарантирована жизнь! По поводу того, что впереди мир, семья, дом – рай, одним словом!! (Тогда, в сорок пятом году, никто из нас не мог предположить, что страна наша так распорядится своей судьбой, что скатится в болото бездарных и преступных распрей людских.) Так вот буйство это выражалось в том, что люди кричали, пели, некоторые почему-то стреляли в покрышки автомобилей, очевидно, чтобы не двигаться дальше, некоторые яростно боролись друг с другом, падали на землю. Я выпил кружку водки и (почему – не знаю) лег в канаву и рычал! Генерал наш, интеллигент дореволюционной военной закваски, не позволявший себе ни одного грубого слова, называвший нас «господа офицеры», объезжал наши порядки, стоя без кителя в «виллисе», стрелял в воздух из ракетницы, кричал: «Ура! Победа!» – и добавлял самые что ни на есть крепкие русские слова, приводя нас в восторг и изумление!
Мой старшина Калоев не смог совладать со своим кавказским темпераментом и от счастья, обнимаясь с другом и целуясь с ним, надкусил ему мочку уха… Апогей вакханалии счастья – хохочущий солдат с чуть-чуть кровоточащим надкусанным ухом и плачущий, кричащий старшина! Оба держат, как дети на уроках по танцу, друг друга за руки. И на этом фоне – мой Рекс, задравший свою «физиономию» в небо, бьющий хвостом по земле и по воздуху – вверх-вниз, вверх-вниз, влево-вправо, влево-вправо и почему-то воющий, подобно мне, рычащему в кювете! Ноты воя были не минорные: он пел. Мой друг пел! Не выл, а пел! Он пел радость, он пел свободу, он пел человеческий праздник! Рекс оказался еще и композитором: он пел свою песню! Свою красивую, полную добрых собачьих чувств песню!
Годовщину нашей крепкой фронтовой дружбы с Рексом мы праздновали в военном городке Пери в полусотне километров от Ленинграда. В начале апреля 1946 года я отпросился в Москву, разжалобил там начальство тем, что, если не демобилизуюсь из армии до конца месяца, потеряю целый учебный год в училище имени Щепкина при Малом театре, два курса которого закончил до мобилизации в армию в 1942 году. Через несколько дней я вернулся в Пери, имея в кармане все документы для освобождения в срочном порядке от военной службы.
Никто из встретившихся мне по возвращении в воинскую часть не мог знать об этих документах, и, естественно, никаких изменений в общении со мной не было… Все как всегда: «Здравствуй! До свидания!» И лишь одно существо, не умеющее говорить и писать, мой любимец… Однако все по порядку…
Я вернулся. Подошел к двери квартиры, в которой жил. Квартира была коммунальная. Рекса я оставил на попечение добрых соседей, которых он слушался в мое отсутствие. Поднимаясь на третий этаж, слышал приветственный, особо восторженный, с попискиванием лай явно в мой адрес. Я открыл дверь… Пес в неистовом порыве радости бросился мне лапами на грудь, успел меня облобызать и, глянув мне в глаза, вдруг задержал дыхание. Снова часто задышал, снова попридержал очередной вздох, сник, вяло сбросил лапы с моей груди и понуро залез под диван… Я все понял: он почувствовал предстоящую разлуку! Хотите верьте, хотите нет, но это так!
Вечером за письменным столом я готовил отчетные документы. Мой милый Рекс, потихонечку подобрав (так казалось) свои когти, выполз из-под дивана, подошел ко мне, положил бочком голову на колени и в упор смотрел на меня… Долго смотрел… Не двигался. От пищи отказался и на ночь снова залез под диван, чего раньше никогда не делал. Я всю ночь не спал… Меня встревожило и озадачило необъяснимое собачье предчувствие! Что это? Кто наделил их этой удивительной способностью? Я вспомнил свое детство… Нашу собаку Джолли…