Шрифт:
Посвящаю своей жене Елене.
ЗАПИСКИ БАЗАРНОГО ДВОРНИКА ИЗ 90 – х. ГОДОВ.
РАБОТНИК МЕТЛЫ И ЛОПАТЫ
«Над чёрной слякотью дороги
Не поднимается туман
Везут, покряхтывая дроги
Мой полинялый балаган…»
А. Блок.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1.
… Я проснулся поздней декабрьской ночью от позывов к мочеиспусканию и невыносимой жажды, одновременно. В состоянии потусторонней реальности пошлёпал босыми ногами по полу в туалет, затем прямиком на кухню. Долго глотал остывшую воду из носика чайника и смотрел в окно – оно напротив плиты. Давящая, густая темень. Фонари равнодушно глядят в пространство какими-то тоскливо – оранжевыми, безжизненными глазищами, навевая замогильное уныние и болезненное состояние души. На улице – никого. Даже бродячих собак, которые здесь бегают стаями несметными, и тех не видно. Тишина. Лишь ветер гоняет лёгкую снежную порошу, напополам с пылью по пустой дороге. Снега почти нет. Холодная темнота с примесью ядовитого, неживого свечения фонарей. С похмелья невыносимо гудит голова. Она кажется такой тяжёлой, будто у меня на плечах наполненный аквариум и надо двигаться осторожно, чтобы не расплескать содержимое. Но я знал: в кармане старого армейского бушлата, в котором я хожу на работу, есть избавительный
Утреннее пробуждение оказалось не таким тяжким, каким могло бы быть, не употреби я среди ночи этот напиток – выручалочку всех страждущих, но всё равно – муторным… Я долго умывался, кряхтя и кашляя. Потом кипятил в чайнике воду, заливал кипяток в осточертевшую китайскую лапшу, жевал давясь. После пил чай. И всё это без аппетита, с отвращением…
Я живу один. В съёмной однокомнатной квартире, на четвёртом этаже старой панельной «хрущёвки». До меня здесь проживала древняя старушка. Её сильно поношенные подшитые валенки – до сих пор стоят в совмещённом санузле на батарее. А в комнате – остался неистребимый, затхлый запах старых вещей, которые были завязаны в большой узел и пролежали в квартире неведомо сколько, пока новая хозяйка и наследница – племянница старушки, пустила меня сюда жить, а бабкино тряпьё – разрешила вынести на помойку. Только валенки я, почему-то, тронуть не решился… Плату она назначила мне божескую, ничем не докучает. Взамен я строго исполняю её требование: не превращать квартиру в шалман! Не вожу сюда собутыльников, а женщины на меня такого, каким я стал – и не смотрят!
Работаю я на рынке. Дворником. Место работы от моего дома в ста метрах. Уже почти год так существую… У меня нет жены. Мы разошлись, и она вместе с нашим сыном уехала к родителям в Питер. Здесь, в этом городе, нет у меня никого из родных и близких людей. Жизнь моя беспросветна и бесперспективна. Этакое состояние полураспада… Город глухо провинциален, хоть и не мал. Здесь было моё последнее место службы. Я служил замполитом роты в учебном полку РТВ. Но наступили новые времена, полк расформировали, командный состав – кого куда… Одни отправились дослуживать туда, где люди не живут, другие – на пенсию. А политработников – просто ликвидировали, как класс. Я пенсии ещё не выслужил, и был уволен в запас по сокращению. При Союзе, по назначению – я попал служить в Прибалтику. Это было исключительным везением! Некоторые оказались на берегу Северного Ледовитого океана, правда, на берегу южном, как грустно шутили потом.
Закончил я Ленинградское высшее военно-политическое училище ПВО. И, хотя я сам родом тоже из провинциального городка, моя бывшая жена – ленинградка, и закончила факультет иностранных языков ЛГУ. Мы поженились перед выпуском, жили вполне счастливо в отдельной казённой просторной квартире в маленькой, уютной республике, на берегу Балтийского моря. Служил я вполне успешно и добросовестно. А потом, после развала Советской империи, судьба забросила нас сюда. Квартиру мы уже снимали. И после чистой, ухоженной, воспитанной Прибалтики – русская глубинка показалась нам чем-то невыносимо тоскливым и дремучим… Хотя, я и сам из провинции, повторяю. Но мой родной одноэтажный, спокойный городок, где все друг друга знают, был совсем не такой, как этот…
Город весной и осенью утопал в грязи, а летом задыхался в пыли, иссушаемый знойным, почти что, южным солнцем. Разбитые дороги, выщербленные замусоренные тротуары, запущенные скверы и парки… Народ тут диковатый и хамоватый. Матерятся громко и повсеместно, никого не стесняясь. Даже дети… И словно бы – гордятся этим! Незнакомым пренебрежительно говорят «ты», независимо от возраста… Шпана чувствует себя на улицах хозяевами. Сходить в выходной день, кроме кинотеатра – совершенно некуда. Хоть жена и нашла себе работу в библиотеке, её характер, вследствие такой резкой перемены обстановки и профессиональной невостребованности – тоже поменялся. Она стала раздражительной и капризной. Да и я не стал лучше – начал попивать всё чаще и чаще… Иногда пускался в блуд. Мы всё сильнее отдалялись друг от друга, замыкались, каждый в себе, но боялись сами это признать, и просто поговорить по душам. Былое тепло в отношениях между нами таяло. Вместо него – появлялось равнодушие и усталость. После моего увольнения из армии – я получил приличные деньги. Жена предложила ехать в Ленинград, тогда уже вернувший себе своё исконное название, но я не мог представить нашу жизнь там: в трёхкомнатной квартире её родителей, вместе с ними, да ещё с её младшей сестрой – студенткой, девушкой на выданье… Мы купили машину. Свеженький, беленький «Volkswagen Jetta», и я занялся частным извозом… Возил людей по городу, его окрестностям, и в Москву – благо она находилась недалеко – на оптовые рынки, начинающих собственное дело мелких уличных торговцев за небольшими партиями товаров. Было нелегко, но деньги зарабатывал неплохие, по тем временам. Я был сам себе хозяином, очень гордясь таким положением. Пока, однажды, не попал в страшную аварию. Сам отделался ушибами головы и грудной клетки, а моя машина превратилась, одномоментно, в груду бесполезного искорёженного металла и битого стекла. Я на этом, внезапно для самого себя, душевно сломался, и запил по-настоящему. Когда же я немного очнулся, то понял: семьи нет, денег нет… Но сам, по какому-то недоразумению, ещё живу… И надо как-то жить дальше. Я распродал всё, что представляло хоть какую-то ценность, расплатился с долгами за квартиру, с прочими, которые успел наделать ради пьянства – и денег почти не осталось. Ехать на родину к родителям – было не то, что стыдно, а просто немыслимо… Я решил остаться здесь на какое-то время, привести в порядок свои мозги и состояние души, а дальше будет видно. Как-то, во время моих бесцельных шатаний по городу (себе я врал, что ищу работу), я повстречал Людмилу – одну из моих постоянных клиенток по поездкам в Москву. Это полнотелая, но не лишённая привлекательности женщина, лет сорока – горластая, нахальная, но жалостливая, воспитывающая в одиночку дочь подросткового возраста. На рынке она торговала трикотажем, и весьма прибыльно. Людмила, увидев меня – осунувшегося, небритого, небрежно одетого – поразилась до крайности. А узнав о моих бедах, согласилась помочь: сдать для жилья однокомнатную квартиру её умершей тётки, за умеренную плату, и устроить на работу дворником на рынок, образовавшийся в Заводском районе, и бурно расширяющийся. На рынке можно было подработать ещё и грузчиком, как она добавила. У меня не было выбора, я согласился.
Мне, ещё не отвыкшему до конца от армейской службы – новая работа моя неожиданно понравилась. Не надо каждый день принуждать себя делать многое: бриться, вообще следить за своим внешним видом, приходить в строго определённое время, заступать в суточные наряды по полку, покорно выслушивать начальственную дурь и ругань, видеть серые, сонные лица солдат, обалдевших от муштры и занятий. Никаких регламентов, уставов, конспектов, инспекторских проверок и отупляющего армейского однообразия. Пришёл на работу, отомкнул будку с инвентарём, взял помело, лопату – и шуруй себе! Захотел выпить – да, пожалуйста! Кому какое дело? Нет денег – бабы торгующие «палёной» водкой – бимбером, дадут в долг! Рыночные торговцы – народ весёлый, каждый день что-то новенькое. Правда, приходилось убирать человеческие экскременты, оставленные под прилавками ночью, неизвестно кем. Но совсем-то хорошо – никогда не бывает! Свои минусы есть и в моей работе. Однако, главное: нервы тебе никто не треплет!
Ещё не было девяти часов, когда я поплёлся на рынок. Декабрьское утро вступало в свои права нехотя – день нарождался хмурым. Задувал временами тяжёлый, резкий и пронизывающий северо-восточный ветерок. Торговцы, только начавшие съезжаться и сходиться, неспешно раскладывали свой товар на лотках и прилавках, развешивая на самодельные корявые каркасы, сваренные из арматуры, покрытой ржавчиной – полиэтиленовую прозрачную плёнку. Хоть какая-то защита от ветра и снега… У тех, кто побогаче – были палатки покупные, просторные, с дюралевым каркасом; разборные, крытые цветным прорезиненным брезентом. Все работники прилавков казались неестественно толстыми, неуклюжими, надев на себя множество тёплых вещей и поддёвок, обутые в огромные валенки с калошами – походкой напоминали пингвинов. Некоторые женщины были перетянуты на груди, крест-накрест, пуховыми платками. Они неторопливо перекидывались между собой фразами, зевали, пили из термосов, взятых с собой, чай и кофе. Первые покупатели придут часам к десяти утра, когда станет совсем светло, и продавцы особо не торопились. А ветер, обжигающе – ледяной на открытом пространстве, иногда дул так, что казалось: выметет прочь из души всё человеческое без остатка. Остудит её, и заморозит навеки. Погрузит во мрак, сотрёт из сердца совесть и сострадание, заставит быть алчным и безжалостным… Но эти люди, выброшенные из прошлой, нормальной трудовой жизни, где каждый работал по полюбившейся ему специальности, вышвырнутые на улицу в мутные волны нарождающегося нового российского капитализма – ещё не утратили своих человеческих качеств, приобретённых во времена прежние, когда все жили с ощущением того, что счастливое будущее не за горами, а правилом всего общества – была известная гуманная и наивная формулировка. Поэтому, даже конкуренты на рынке между собой не враждовали, а дружелюбно общались, и помогали порой друг другу. Ведь врагов-то у рыночных торговцев и так хватает. Начиная с природных – холод, дождь, невыносимая жара, и продолжая служителями новому государству: участковые менты и просто наглые менты, которые норовили поживиться даром, или срубить денег. Налоговая инспекция – высокомерная, алчная, глумливо – бездушная. Сборщики поместовой платы – тоже: продал что-либо, или не продал – гони деньгу! И, конечно же, представители «государства» в государстве – бандиты и рэкет, вылезшие неизвестно откуда и расцветшие бурным сорняком – паразитом! Я всегда удивлялся, хотя это и не моё дело, и не касается меня не коим боком: как смогла внезапно появиться эта популяция двуногой саранчи – «братков»?! Ведь все родились и жили в одном государстве, на одной земле. Советская власть была ещё совсем недавно, несколько лет назад! И эти, нынешние отморозки, ходили в советскую школу, были октябрятами, пионерами, посещали уроки, на которых учили добру, справедливости, читали хорошие, добрые книги, смотрели прекрасные фильмы… И, вдруг, переродились. Из людей превратились в гиен. Кровожадных, хищных, не признающих ничего, кроме своих прихотей. Или, занятые повседневными заботами, мы просто не замечали гнилостной плесени, которая начала пожирать общество? И когда та плесень образовалась?..
А по полупустому рынку уже деловито сновал мой коллега – Вовка Макеев, по кличке Баклан. Искал, где бы ему опохмелиться. Он мой ровесник. Такое прозвище получил за то, что в молодости отсидел за хулиганство два с половиной года – подрался с кем-то по пьянке. На вид он и правда – урка уркой, «кирзовая харя», но на самом деле – человек добрый, душевный, и очень любит свою маленькую дочь. Увидел меня, и радостно ощерился, показывая редкие крупные, с фиксами, зубы:
– Ну и нажрались же мы с тобой вчера, Санёк, – хрипатым голосом заговорил он весело, – в башке гудит!.. Пойдём, сейчас на опохмелку деньжат сшибём… Я знаю где. Одной бабе фрукты выгрузить поможем, и палатку соберём. У неё муж в запое, она без него приехала, сама не справится…
– Ну, пошли, – вздохнул я, – поправить здоровьице надо. Угости сигаретой…
Вовка с готовность протянул мне начатую пачку «Примы», и бодро захрипел:
– Кури, братуха! Ща и на бимбер, и на сигареты заработаем!
Новый рабочий день начинался удачно. А вообще, мы подрабатывали с ним понемногу не только погрузкой – разгрузкой. Собирали ещё пустые ящики из-под бананов, и продавали их торговцам бытовой химией. Переносить товар в них очень удобно, да и хранить тоже. Так же охотно эти ящики покупал у нас премудрый мужичок Иван, торгующий книгами и видеокассетами, на которые он сам переписывал американские боевики и индийские фильмы, опять входившие в моду. На кирпичном заводе, расположенном недалеко от рынка – мы подбирали сломанные деревянные поддоны, ремонтировали их, и тоже продавали всем желающим, чтобы люди не стояли в лужах, или в снегу…
На бутылку сомнительного бимбера, два пончика с ливером, и на две пачки «Примы» мы заработали, и поспешили в свою железную будку, опушённую инеем изнутри, промёрзшую насквозь. Выпили разом отвратительное пойло по полному стакану, не спеша закусили ещё тёплыми пирожками, и с удовольствием закурили.
– Потеплело, а, Саня? – оживлённо рассуждал мой напарник и благостно улыбался, – мы с тобой ещё на Центральном рынке подработку по субботам найдём! Я уже начал там почву прощупывать… Должно получиться! Ставку на двоих поделим… – Вовка жил недалёко от этого рынка, к тому же знакомых у него – полгорода. Поэтому, я и не удивился, и даже обрадовался. По субботам здесь делать нечего, вся торговля перемещается на большой рынок и прилегающие к нему улицы. А там, после окончания торговли, будет работы полно! Это лучше, чем тоскливо лежать на диване в пустой квартире и изучать потолок… Докурив, я сказал приятелю: