Записки беспогонника
Шрифт:
И пошли танки один за другим, сперва KB, потом Т-34, всего их было около 50. Мы смотрели как зачарованные. Потом на полчаса пришлось движение прервать, потребовалось спешно закрепить расшатавшийся настил, заменить отдельные жерди.
На тракторах поехали тяжелые орудия, потом орудия меньшего калибра на автомашинах, потом нескончаемая вереница автомашин грузовых, все больше американских, иногда легковые, поехали подводы…
Вскоре вдали послышалась орудийная канонада.
А мы отправились обедать. О том, что мост под первым танком чуть осел на один угол, Пылаев велел молчать, да мало кто и заметил эту заминку, в частности, майор Харламов не заметил, и, глядя на мост, трудно было обнаружить перекос. А если бы каждый проходящий
Впоследствии парторг Ястреб нам говорил, что видел, как Пылаев в тот, могущий стать гибельным для него момент пошатнулся, побледнел и схватился за сердце.
А уже прибыли фронтовые саперы с заданием возвести постоянный высокий мост на месте взорванного. Через три-четыре дня он будет готов, и тогда надобность в нашем низком и некрасивом, построенном за несколько часов мосту отпадет, и с первым же подъемом воды, хотя бы на полметра, он будет снесен. Но роль свою наш мост выполнил с честью.
Так мы и ехали все дальше на запад, постоянно строя подобные мосты длиною не более 20 метров, разумеется, на сваях. Научились мы их строить с быстротой поразительной, за несколько часов, случалось, строили в дождь, случалось, ночью, случалось, по два моста вдень. И все знали, пока не кончим, отдыхать и обедать нельзя. Но полезность нашей работы была так реальна и наглядна и особенно в сравнении с бесполезностью прежней, на оборонительных рубежах, что никто не жаловался на усталость, не ворчал, хотя случалось, мы ночами не спали или работали в мокрой одежде.
Помнится, уже в Польше один ксендз мне сказал:
— Немцы строили здесь мост целых две недели, а вы выстроили за шесть часов.
Забыл, что я ему тогда ответил, сейчас хочется написать: «Вот потому-то мы и победили!»
Глава восемнадцатая
Наступление продолжается
Чем дальше мы двигались на запад, тем чаще и тревожнее заходили разговоры о минах. Минеры двигались впереди нас и всюду расставляли предостерегающие таблицы — «Разминировано на полосу 20 м», «Осторожно, мины!»
В какой-то части один боец, чтобы доказать безопасность противотанковой мины для отдельного человека, вскочил на нее и стал на ней прыгать. А мина взорвалась, и погибло несколько солдат. Были жертвы в других ротах нашего ВСО. Командующий инженерными войсками полковник Дугарев с тремя офицерами объезжал на «виллисе» колонну грузовых автомашин. «Виллис» наехал на мину, взорвался, и все погибли. Начальник 73-го ВСО капитан Фрапчук, не в пример нашему олимпийцу майору Елисееву, редко когда вылезавшему из своего трофейного «мерседеса», был человек энергичный, деятельный, подвижный. На строительстве моста он отошел на несколько шагов в сторону и наступил на противопехотную мину. Она взорвалась, раздробила у него бедро и расколола одной яйцо. Я видел эти мины — маленькие длинные ящички, вроде школьного пенала. Наши евреи-снабженцы были весьма чванливыми и старались обязательно сесть в кабину рядом с шофером, хотя среди пассажиров оказывались иной раз и офицеры. Так, снабженец ВСО Гуревич забрался в кабину, а лейтенант Ледуховский и еще кто-то полезли с большим неудовольствием в кузов. Грузовик налетел на мину, Гуревич был убит, шофер тяжело ранен, а все те, кто сидел наверху, попадали на землю и отделались испугом. Ледуховский нам потом весьма красочно рассказывал об этом происшествии. С тех пор евреи перестали ездить в кабинах.
В нашей роте жертв пока не было. По нашему маршруту все время впереди шел взвод минеров под командой лейтенанта Немцова. Мы ехали, и по пути нам постоянно попадались предостерегающие таблицы на кольях за подписью этого офицера. Еще у нас острили — «За немцем едем». Несколько раз мы нагоняли минеров, и я запомнил фигуру их командира — долговязого, очень худого, загорелого, в очках лейтенанта. Я видел, как он был требователен к своим бойцам, как заставлял их тщательно прочесывать местность. И уже в Польше мы наткнулись на группу бойцов, хоронивших своего командира лейтенанта Немцова. Он ошибся только один раз в жизни, неосторожно перепрыгивая через кювет. Вечером того дня погиб на мине первый наш боец — очень добродушный богатырь узбек, забыл его фамилию. И тогда мы в роте вспомнили Немцова — а скольких людей спасла его казавшаяся чрезмерною требовательность.
Однажды Пылаев позвал нас — командиров взводов, старшину и парторга — в свою трофейную палатку, которую только что расставили ему и Ледуховскому, и объявил нам, что завтра поутру мы пересекаем старую нашу до 1939 года границу и попадаем в Белоруссию Западную, жители которой за год и 10 месяцев не успели как следует вкусить всех прелестей и преимуществ социалистического строя и потому «будьте бдительны».
Граница эта, как мы убедились на следующий день, была просто зелененькая лощина, правда, с остатками заржавленных проволочных заграждений.
В Белоруссии Восточной жители обитали в деревнях, часть которых была сожжена немцами, оставшиеся хаты были маленькие, с подслеповатыми окошками, зачастую с соломенными крышами. Здесь дома были просторнее и добротнее, иногда с соломенными, иногда с тесовыми крышами. И стояли они все больше отдельными хуторами. Переход этот от одной местности в другую был разителен, особенно бросалась в глаза добротность ухоженных хат, окруженных многочисленными сараями, хлевами, амбарами. Пожарища попадались редко. В Белоруссии Восточной я несколько раз видел повешенных полицаев, здесь виселицы не попадались.
Как-то так случилось, что в течение нескольких дней мы мостов не строили, не помню — то ли их вообще не было, то ли немцы их не взорвали.
Ледуховский после испуга, перенесенного из-за взрыва мины, говорил, что плохо себя чувствует, и вперед в инженерную разведку ездил я, а он пересел в коляску к Пылаеву.
Удивительно разные были они. Пылаев из тверских крестьян, инженер-гидротехник по образованию, весельчак, балагур, любивший сам острить и находить смешное в любых драматических ситуациях, любивший петь под гитару неприличные песенки, иногда их сам сочинявший. А гитару свою он берег, как мать новорожденного ребенка, всю войну таскал с собой завернутой в специальное одеяло. Любитель выпить, хорошо покушать, лентяй, он подражал своему бывшему однокашнику и командиру майору Елисееву, старался перевалить работу на других. В карты он никогда не играл, но девочек любил чрезмерно. Отправив из Шацилок свою забеременевшую ППЖ Лидочку, он перепробовал нескольких наших девчат, но пока еще ни на одной не остановился. Отвратительной его чертой была жадность ко все увеличивающимся трофеям. Его доверенный холуй Зимодра специально их для него подыскивал. Целая подвода ехала с нами и везла под брезентом какие-то его собственные вещи.
Ледуховский был старше всех нас. В прошлом железнодорожник, он, я ручаюсь, скрывал свое дворянское, а может быть, даже графское происхождение — из польских графов. Человек он был мрачный, страдавший желудком и потому желчный и злобный, к женскому полу совершенно равнодушный, пивший умеренно, болезненно самолюбивый, презиравший всех, стоявших по должности ниже его, и завистливый к тем офицерам, которые сумели выдвинуться выше него по званию. Одна страсть владела им — это карты, вернее, преферанс. В карты и я любил поигрывать, особенно с неумелыми игроками, карты были моей дополнительной статьей дохода. Мы научили Виктора Эйранова премудростям преферанса и в свободные минуты садились втроем за стол или за пенек. Если Ледуховский выигрывал, но пулька не кончалась, он предлагал расписывать, а Виктор и я расплачивались, если же он проигрывал, то прятал лист записей и говорил, что в следующий раз доиграем, и терял лист. В конце концов преферанс мне до того осточертел, что я просто бегал от Ледуховского, и с тех пор никогда не сажусь за эту, несомненно, умную игру.