Записки беспогонника
Шрифт:
— Где тут на Октябрьскую? На Октябрьскую? — закричал я.
— Здесь, здесь! — ответил проводник того вагона. — Залезай скорее! — И он пропустил меня в дверь.
Я вошел в сравнительно пустой вагон, нашел боковое место, где сесть. И сейчас же паровоз загудел и, лязгнув буферами, тронулся в путь.
Из разговоров пассажиров я узнал, что все они железнодорожники и мобилизованы на восстанавливаемый после отступления немцев отрезок Октябрьской железной дороги.
Поздно вечером приехал я во Владимир, на запасных путях отыскал пустой еще ковровский состав, забрался в темный вагон на третью полку и заснул. Сквозь сон слышал, как
Пронасладившись дома три дня, я отправился в Боголюбово и явился к Эйранову, жившему возле станции. От него я узнал, что основная масса людей нашего района во главе с Проценко живет в 4 км в селе Иславском, а Зеге остановился во Владимире. О нашей дальнейшей судьбе пока ничего не известно, но мне нужно отправиться в Иславское, чтобы там зарегистрироваться для получения продуктов.
Так начался у строителей оборонительных рубежей тот период жизни, который мы впоследствии прозвали «боголюбовским сидением».
Никто ровно ничего не делал. Все ожидали решения судьбы, которая якобы обсуждалась в высоких инстанциях.
Нам резко сократили паек, хлеба вместо кило стали давать по 800 граммов, постного масла по 12 граммов, гороху не помню сколько, я однажды сосчитал — вышло по 50 горошин на день. Достаточно ли это было курице — неизвестно, но человеку, видимо, хватало. Мяса не давали вовсе.
В Иславском мне отвели квартиру у отвратительной старухи вместе с несколькими нашими рабочими. Она даже воды нам не давала и остро всех ненавидела. А впрочем, жил я у нее мало, а фактически обретался в своей семье в Погосте, приезжая в Боголюбово через каждые три дня за продуктами и за новостями.
Приедешь, узнаешь, что нового ничего нет, получишь на три дня буханку хлеба, 150 горошин и аптекарский пузырек постного масла, переночуешь — и айда домой!
«Переночуешь и домой». Сколько хитрости, ловкости, обмана, находчивости скрывалось в этих двух словах! Разумеется, здорово помогало мне квартирьерское удостоверение, в котором я дважды переправлял дату. Билетов из Боголюбова вообще не давали. Из Коврова давали лишь иногда. Поезда ходили переполненные, зачастую вагоны оказывались запертыми, и тогда я повисал на подножке или пробирался к буферам.
Но самым страшным была проверка документов, производившаяся одновременно с проверкой билетов. В помощь контролеру придавалось четверо молодцов с винтовками. Не имевших билетов или документов в лучшем случае забирали, отвозили во Владимир и там заставляли целую неделю чистить от снега дороги. А в худшем случае принимали за немецких шпионов и куда-то волокли.
С течением времени я выработал целую систему, как безопасно и верно проезжать. Я проделывал все наоборот, чем полагалось. В Коврове выходил на перрон не вместе со всеми, а через маленькую лазейку за багажными пакгаузами и в вагон садился не вместе со всеми, а залезал с противоположной стороны через буфер. Садясь зайцем в Боголюбове, я лез в средние вагоны, проехав одну-две остановки, выскакивал и пробегал к самому последнему вагону, там узнавал — проходил ли контроль. Если проходил, я спокойно ехал до самого Коврова, если не проходил, я выскакивал на следующей остановке, бежал вдоль всего состава и влезал уже в первый вагон, где, я знал наверняка, контроль уже был.
Так я ездил раз 20 и ни разу не попался. Рекомендую всем зайцам ездить этим способом на поездах и в мирное время.
Живя больше дома, я чувствовал себя неплохо. Но наши стройбатовцы от 50 горошин в день начали болеть.
Иные находили какой-нибудь приработок — плели лапти, сапожничали, плотничали, один гадал на картах. Кто был помоложе, находили молодых хозяек и наслаждались с ними.
Владимирские богомазы были безжалостно скупы, они смотрели на нас волками, ласкового слова, какой-нибудь подстилки от них ждать не приходилось.
Так, например, топограф Облогин каждый день утром отправлялся за 4 км в лес. Если он притаскивал здоровую березовую лесину, хозяйка кормила его хлебом, давала щей со сметаной, если ему попадалась лесина потоньше, да еще осиновая, хозяйка ставила перед ним щи, но без хлеба. За один хворост он не получал и сметаны. Однажды он попал в метель и вернулся с пустыми салазками, весь измученный, так хозяйка ему не дала ничего.
Впрочем, этому же Облогину впоследствии подвезло: умер долго болевший его хозяин. Он позвал топографа Серянина и конторщика Паштика, и они втроем взялись копать могилу. Копали три дня, ссылаясь на замороженный грунт неслыханной твердости, и все три дня хозяйка давала им щи со сметаной и с мясом, да еще пироги. На четвертый день все трое принимали деятельное участие в похоронах, так как, кроме них, нести гроб было некому.
Я как раз наблюдал похоронную процессию. Глаза наших молодцов выражали показную печаль, а челюсти их невольно двигались и губы шевелились в ожидании предстоящих поминок. Накормили и напоили их так, что долго спустя я слышал легендарные рассказы о том пиршестве.
Прошло дней 20. Между тем центр тяжести войны неожиданно перескочил на противоположную часть земного шара. На наших фронтах как будто затихло, но между Тихим и Индийским океанами события развертывались бешеными темпами.
Весь мир ахнул, когда японцы за 10 дней взяли считавшийся неприступным Сингапур. Они проглотили один за другим все Зондские острова, потом Филиппины вместе с многочисленной американской армией. Реальная угроза нависла над Австралией и над Индией.
Наконец маленькие события произошли и у нас: в последних числах февраля пришло долгожданное известие: наше высокое начальство нашло покупателей. Наркомпуть нас брал, чтобы строить железную дорогу между Дмитровом и Бужаниновом.
Группу инженеров и снабженцев послали вперед на автомашине. Искали и меня, но найти не смогли, так как я в тот день был у своих в Погосте. Все москвичи и все начальство — кто на автомашинах, кто на поезде уехали в Москву. За старшего остался Терехов. Эшелона ждали со дня на день. Я получил от Терехова новое удостоверение, что такой-то направляется в Дмитров на стройку № 7. Но зная, что без рабочих стройка не начнется, с этим удостоверением я продолжал спокойно мотаться в Ковров.
Выяснилось, что, хотя стройка и принадлежала Наркомпути, получить вагоны для эшелона было очень трудно.
Той зимой наша страна переживала очень страшный кризис: не было угля. И в Коврове, и во Владимире стояли паровозы с потушенными топками, рассказывали, что в Рузаевке таких паровозов набралось сотни. Я видел, как в Боголюбове три дня стоял эшелон с английскими танками. За сутки проходило не более одного товарного состава. Но рабочие поезда ходили, хотя подчас и с большим запозданием. Они не могли не ходить, иначе встали бы заводы Владимира и Коврова.