Записки без названия
Шрифт:
От вшей мы избавились лишь после войны, да и то не сразу, а лишь когда окончился голод. Сытого человека они выплевывают…
Есть слух, что сейчас некоторые темные люди, помешанные на псевдонародной медицине, подолгу ищут, где бы достать хоть одно такое насекомое: чтобы вылечиться, например, от инфекционной желтухи, надо, якобы, съесть (!) вошку! И – едят… А достают – у церковных нищих, покупая (цена 1972 года) по 15 рублей за штуку.
Что же касается титула "жид", то это у нас всегда бесплатно.
Тревоги
Сначала был приказ о затемнении. Соблюдать его
Харьков расположен от границы довольно далеко, он находился пока что вне пределов досягаемости для немецких бомбардировщиков. Но строгости были введены сразу же, буквально на второй день войны, и за их соблюдением особенно рьяно следили домашние хозяйки и дети. Бывало, стоит кому-то неплотно зашторить окно, как толпа баб и ребятишек поднимает во дворе страшенный гвалт. Кто-нибудь бежал стучать кулаком в дверь нарушителя, и шум угасал лишь тогда, когда перепуганные хозяева либо устраняли дефект затемнения, либо гасили свет. В погруженном во мрак городе любая щелочка света, действительно, издали бросалась в глаза. Однажды кто-то из нашей семьи по ошибке включил свет в одной из комнат днем, а потом мы все ушли. Какой хай поднялся во дворе с наступлением темноты: не щелочка, а целое окно ярко светилось в первозданной темноте. Когда мы вернулись, нас чуть не растерзали.
Но такая рьяная бдительность, по-моему, не слишком помешала немцам, когда они начали бомбить город. Слабо помогли и полоски бумаги, крест-накрест, как в нынешнем "спортлото", перечеркнувшие стекла окон. От взрывов и от взрывной волны стекла лопались и разлетались на кусочки.
Чуть ли не в первый день начали рыть "щели" – крытые окопы с накатом из бревен и земли, оборудованные на случай бомбежки. По квартирам прошла соседка, составляя список желающих приять участие в рытье таких щелей, я записался, пошел на задний двор, где начали эту работу, впервые в жизни взял в руки лопату. Исполненный самого романтического воодушевления, попробовал копнуть, и… ничего у меня не вышло!
Довольно долго "щели" и убежища пустовали: в них не было нужды.
Но вот начались "тревоги".
В августе и даже в самых первых числах сентября они в большинстве случаев были ложными, учебными или же "профилактическими" (объявлялись на случай: "а вдруг долетят?"). Чаще всего это бывало днем. Иногда начиналась интенсивная зенитная стрельба, порой раздавались лишь отдельные выстрелы. Всех предупредили: осколки зенитных снарядов смертельно опасны. Мальчишки после такой тревоги лазали по дворам, по крышам в поисках осколков. Я жестоко завидовал тем, у кого их было много, пока сам не набрал две-три пригоршни железяк различной величины, которые хранил в пустой отцовской кобуре. Ее я потом вместе с осколками увез с собой в эвакуацию, где железки потерялись, а кобура пошла на подметки.
Однажды мы с отцом, выскочив из троллейбуса, попали под настоящий осколочный дождь, пустились бежать, как бегут укрыться от надвинувшегося ливня, куски металла шлепались где-то рядом, но нас не задели.
Настало 4 сентября. Мама, уложив меня спать, готовила папу в дорогу – сопровождать эшелон в Махачкалу. Его самого дома не было. Я уснул. Вдруг за окном раздался страшный удар грома. Я проснулся, но решил, что это гроза, и тут же опять провалился
– Одевайся! Скорее в убежище! Бомбят!
Между тем по радио мирно звучал какой-то концерт. Я стал спорить:
– Мама,. это гром…
– Одевайся – не рассуждай!
– А почему по радио не объявляют?
– Ой, маменю. Да что это за ребенок такой! Подымайся, тебе говорят!
На улице раздавалось бабаханье зениток, треск пулеметных очередей. Уже я был совсем одет, когда послышался запоздалый голос диктора: "Граждане! Воздушная тревога!" Во дворе взвыла сирена.
Мы вышли во двор. Бомбежка была в разгаре. Хлопали разрывы зенитных снарядов, по небу бродили многочисленные прожекторные лучи.
Пришли в убежище. Слабо освещенный подвал, затхлый воздух, запах сырости, гнили, железных труб и окутавшей их пеньки. Запах крысиного логова. Десятки людей молча сидели на лавках вдоль стен, лишь изредка переговаривались.
Разговоры вполголоса. Детский плач. Тяжкие вздохи женщин. Бравые шутки бодрящихся мужчин. Кто никогда не прятался в бомбоубежище, право, ничего не потерял: скука, мерзость…
Чуть позже, втянувшись в тревожный быт бомбежек, мы отдали предпочтение "щели". В ней, по крайней мере, воздух был посвежей. Я выскакивал наружу, стоял рядом с какими-то людьми, любовался картиной воздушного нападения и противовоздушной обороны. Да, любовался: если отвлечься от опасности, которую таила в себе эта картина, то, надо признать, она выглядела едва ли не празднично – не хуже, чем фейерверк. Все небо в пучках прожекторных щупов, в разноцветье ракет, в алых пунктирах пулевых трасс, а где-то на востоке, у Тракторного завода, – розовое зарево пожара…
Первую бомбу – видно, очень мощную – метнули (или, как выражались домашние хозяйки, "спустили") почему-то на кладбище, – от нее-то и был тот грохот взрыва Потом шли разговоры, что-де там, в кладбищенской церкви, – склад боеприпасов, а немцы о том доведались. Была и более достоверная версия: бомба попала на кладбище в результате промаха – там недалеко, в нескольких километрах, авиазавод…
Кладбище (ныне то ли "Молодежный", то ли "Комсомольский" парк, примыкающий к общежитиям студенческого городка "Гигант") было от нас близко. Сестру, которая с подругой сидела на скамеечке у соседнего дома, взрывной волной швырнуло на тротуар.
Однажды утром я бегал поглазеть на огромную воронку от бомбы, попавшей как раз на средину Бассейной возле Картинной галереи (сейчас это улица Петровского, а в здании том – электротехникум). Бомба угодила прямо в центр мостовой и разворотила трамвайные пути, пробив огромную яму. Ее быстро засыпали, и опять засновали по рельсам бодрые довоенные вагончики: на тогдашнем жаргоне харьковских пацанов – "рЕмбули").
Трамваи тоже были теперь отмечены войной. Во-первых, все окна закрасили густой синей краской: для светомаскировки. Во-вторых, чтобы затруднить гитлеровским шпионам и диверсантам ориентировку в городе, затушевали краской таблички со словесной расшифровкой маршрутов (например, "Горпарк – Южный вокзал"), оставив одни только номера. Мыслилось, что вражеский агент, не зная, как проехать, вынужден будет расспрашивать у жителей, и вот тут-то…