Записки диверсанта
Шрифт:
,чало, Хосе Пераль и Хуан Поисо. Для десантирования группы в Крым выделили экипаж самолета Героя Советского Союза Кошуба, В ночь на 14 марта 1943 года группа Бойсо — Фусиманьо вылетела в глубокий тыл врага, выбросилась на парашютах неподалеку от села Шубина. Несколько дней и ночей радисты раэведотдела Черноморской группы войск напряженно прослушивали эфир, надеясь различить в хаосе морзянки позывные Тарновского. Он вышел на связь под вечер пятого дня. Передал ценнейшие сведения о подходах к секретному полигону противника, сообщил об уничтожении трех эшелонов на линии Джанкой — Владиславовка и торопливо отстучал: группа обнаружена, прижата к морю, ведет неравный бой. На этом передача оборвалась. Позднее узнали: минеры и разведчики сражались с многократно превосходящим по численности врагом до последней гранаты, до последнего патрона, а кончились патроны — оставшиеся в живых пошли на гитлеровцев с ножами. Они погибли в рукопашной. Переданные Тарновским сведения позволили следующей группе минеров и разведчиков без потерь пробраться к секретному полигону фашистов, обнаружить сосредоточенные там новые танки и самоходные артиллерийские установки, получить данные о вражеской новинке — самолете "Фокке-Вульф 190А". Окружить и уничтожить бегущие к Ростову-на-Дону и Азову фашистские войска Северной группе войск не удалось. Не получили достаточно времени для диверсионной работы и выброшенные на пути отхода группы минеров: уже на третий-пятый день после десантирования они оказывались в
Глава 24. Тверской бульвар, 18. В Украинском штабе партизанского движения
Утром 9 марта пригласил Колонии, ознакомил с постановлением ГКО от 7 марта 1943 года о расформировании Центрального штаба партизанского движения как выполнившего задачу. диверсанты и партизаны постоянно вели разведку противника. До сих пор радуюсь, что судьба свела с замечательным разведчиком полковником Михайловым, с командиром прославленного партизанского отряда Михаилом Трифоновым, носившим в подполье псевдоним Югов, с уполномоченным представительства УШПД в 5-й ударной армии капитаном Д. Б. Белых, молодым и дерзким, партизаном по призванию, ставшим после войны журналистом и ученым. Но мое пребывание на Южном фронте оказалось очень коротким, не более месяца, и я не хочу отвлекать внимание читателя от тех главных событий в партизанском движении, которые происходили весной сорок третьего года. Дело в том, что уже в середине апреля последовал категорический приказ по телефону немедленно вылететь в столицу, в УШПД, для работы в должности заместителя начальника штаба. На сборы мне дали только два часа. Через два часа я снова сидел в самолете, только теперь Ли-2 шел курсом на северо-восток… * * * Чем дольше длился полет, тем чаще я поглядывал в иллюминатор, пытаясь угадать приближение Подмосковья. Жирную черноту степей сменили прошитые белыми стежками заснеженные овраги, утыканные редкой щетиной перелесков рыжеватые поля, на них накатывались исчерна-зеленые волны боров, снег, хотя не сплошной и неяркий, лежал даже теперь на лугах и пашнях, а дороги, деревни и, поселки все теснее, словно от холода, жались друг к другу. Скоро, теперь уже скоро! Нетерпенье объяснялось просто. Предстояли веcенне-летние сражения, и никто не сомневался, что гитлеровцы снова попытаются наступать, взять реванш за Сталинград, вернуть стратегическую инициативу. Мы либо нанесем упреждающий удар, либо вы-етоим в преднамеренной обороне и лишь потом, намотав врага, перейдем в контрнаступление. Примерно так думали Толбухин и члены Военного совета Южного фронта. Не было у них разногласий и в том, где именно попытается наступать противник. Вое сходились в мнении, что решающие события развернутся в центре советско-германского фронта, весьма возможно — в районе так называемого Курского выступа, где немецко-фашистские войска занимают выгодные позиции. Разумеется, это были только догадки. Тем не менее все жили и работали в предчувствии надвигающихся грозных событий. Поэтому я и связывал вызов в Москву, назначение на должность заместителя начальника Украинского штаба партизанского движения с подготовкой к этим событиям и предполагал, что для партизан это будет подготовка прежде всего к ударам по железнодорожным коммуникациям врага. В самом деле, по территории Украины проходят многие коммуникации гитлеровцев, и от того, сумеет или не сумеет противник полностью их использовать, удастся ли нам сорвать стратегические, главным образом — железнодорожные перевозки вермахта, во многом будет зависеть если не исход, то ход боевых действий весной и летом сорок третьего года. А мы способны, мы можем сорвать перевозки врага! Я рассуждал примерно так: на территории Украины, еще оккупированной врагом, мы располагаем значительными силами. Украинский штаб партизанского движения имеет с ними устойчивую, надежную связь, а промышленность уже наладила выпуск замечательных инженерных мин, в том числе мин замедленного действия. Если удастся обеспечить к началу боевых действий этими минами и взрывчаткой украинских партизан, накопивших великолепный опыт действий в тылу врага, то под откос полетят сотни вражеских паровозов, тысячи вагонов, платформ и цистерн; не дойдут до линии фронта сотни фашистских танков и орудий, сотни тысяч снарядов; выйдут из строя, не повидав передовой, тысячи фашистских солдат, а захваченные гитлеровцами железнодорожные узлы окажутся блокированными. Последствия этого представить нетрудно!.. Украинский штаб партизанского движения размещался на Тверском бульваре, в одном из флигелей дома № 18, где работали тогда многие руководители Коммунистической партии и члены правительства Украины. Я приехал на Тверской бульвар прямо с аэродрома, не желая откладывать встречу с начальником штаба генерал-майором Тимофеем Амвросиевичем Строкачем. Мы были знакомы почти два года. Первый раз увиделись на совещании партизан и подпольщиков в ЦК КП(б)У в июле сорок первого. Потом, когда я работал в Центральном штабе партизанского движения, встречались очень часто. Начальник штаба УШПД Строкач Кабинет Строкача — на втором этаже правого чистенького, хорошо прибранного флигеля. Тимофей Амвросиевич выслушивает представление, крепко пожимает руку, поздравляет с прибытием, приглашает к себе заместителя по кадрам Л. П. Дрожжина и заместителя по оперативным вопросам полковника В. Ф. Соколова. С Леонидом Петровичем и Василием Федоровичем мы знакомы, представлять нас друг другу не требуется. Дрожжин дает прочитать приказ, которым я назначаюсь заместителем начальника Украинского штаба партизанского движения по диверсиям, протягивает ручку:
— Расписывайтесь, Илья Григорьевич. Этот порядок пока не отменен. Обстановка непринужденная. Усаживаемся. Узнаю, что план боевых действий украинских партизан на весну и лето фактически разработан.
— Полковник Соколов с планом вас ознакомит, — говорит Строкач. — Но время горячее, на счету каждый день, если появятся замечания, прошу доложить завтра же. Он интересуется, как я собираюсь строить работу. Я полагаю нужным создать в штабе диверсионный отдел. Люди для работы в отделе есть. В будущем, вероятно, привлечем и других конструкторов и инструкторов минноподрывного дела. Нужно совершенствовать способы диверсий, обобщать и распространять боевой опыт, наладить тесный контакт с учеными и производством. Вопрос о создании нового отдела, получившего название «технический», и вопрос о зачислении в штат отдела прилетевших со мной Бориса Федоровича Косова, Сергея Васильевича Гриднева, Федора Ивановича Павлова и бывшей ростовской студентки, надежной секретарши отдела Нины Владимировны Малых решается тут же.
— Василий Федорович, покажите Илье Григорьевичу его кабинет, — обращается к Соколову генерал — Для отдела тоже комнату подберите. И скажите администраторам, чтобы ключи людям сделали. Предназначенный мне кабинет находился тут же, на втором этаже, через три двери от кабинета начальника штаба и рядом с кабинетом Соколова. Показывая помещение, Василий Федорович спросил:
— Новость слышали?.. Центральный штаб партизанского движения создается заново.
— Выходит, ликвидировали его преждевременно?
— Выходит, так.
— А что, Украинский штаб будет по-прежнему…
— Нет, — не дал договорить Соколов. — Мы теперь даже в оперативном отношении Центральному штабу не подчиняемся. Нами руководит только Центральный Комитет партии Украины и Ставка. Две новости сразу, и какие! Дома ожидала третья новость. В первые минуты, здороваясь с Анной и детьми, выкладывая из вещмешка сэкономленные продукты, умываясь и перебрасываясь обычными после долгой разлуки фразами, я ничего не почувствовал. Лишь за ужином показалось: Анна о чем-то умалчивает. Пристально на нее посмотрел — сделала вид, будто не замечает взгляда. Значит, что-то серьезное. Подождал, пока уложит детей, спросил:
— Что? В глазах обычно решительной жены колебание. Накрыла мягкой ладонью мою руку:
— Ранен Гульон.
— Когда? Куда он ранен? — В живот. Пуля. При переходе линии фронта, — Они давно вышли?
— Еще в марте.
— А другие? Анна отошла к окну, уставилась в темноту нашего двора.
— Почему ты молчишь, Аня? Она резко обернулась. В глазах — невыплаканные, усилием воли сдержанные слезы:
— Приготовься… Все равно тебе скажут. И рассказала, что еще зимой погибли при выполнении заданий хорошо нам обоим знакомые Падильо, Лоренте и Хусто, а при переходе линии фронта Анхел Альберка, Хоакин Гомес и Бенито Устаррос. Каждое названное Анной имя падало на меня, как удар. Падильо — ночи Гранады, первые эшелоны франкистов. Лоренте — наступление под Уэской, первый взорванный вражеский грузовик. Хусто — первая фашистская бомбардировка Хаена, спасенная четырехлетняя девочка. Альберка — минные поля под Мадридом, "минированный валенок" на таганрогском льду. Гомес — Гранада, Уэска, Мадрид, Калинин. Устаррос — летчик-истребитель на «курносом» в небе Мадрида, Харьков, Ростов, Подмосковье… Я сидел, не поднимая головы. Мужественные, справедливые люди, опытные, выносливые, ничего не требующие для себя солдаты!
— Альберка и Устаррос посмертно представлены к награждению орденами Отечественной войны 1 степени, — услышал я голос Анны.
— А остальные?
— Не знаю. Первый после долгой разлуки вечер оказался для нас безрадостным. Он стал бы еще безрадостней, знай мы, что и Франсиско Гульон вскоре скончается от полученной раны. Но судьба пощадила, вперед заглянуть не дала. Заместитель начальника УШПД по диверсиям На следующий день я приступил к выполнению новых обязанностей. Начал с изучения объемного "Оперативного плана боевых действий партизан Украины на весенне-летний период 1943 года", врученного Соколовым. В различных приказах и планах руководства партизанским движением, в особенности на первых этапах партизанского движения, призывы к нанесению ударов по вражеским коммуникациям нередко терялись в призывах к разгрому вражеских штабов, гарнизонов, отдельных фашистских подразделений, к поджогам складов, порче телефонной связи и так далее. Неопытные командиры партизанских отрядов и соединений распыляли силы, тратили их на выполнение второстепенных, а то и третьестепенных задач. Положение изменилось к лучшему после Приказа Наркома обороны от 5 сентября 1942 года, который ставил перед партизанами в качестве главной задачи закрытие путей подвоза противником к фронту резервов, техники, боеприпасов и горючего. "Оперативный план боевых действий партизан Украины на весенне-летний период 1943 года" требование сентябрьского приказа учитывал. Он предписывал крупнейшим партизанским соединениям Украины выйти на территорию ее западных и юго-западных областей и нанести удары по двадцати шести важнейшим железнодорожным узлам. Предполагалось забросить в отряды и соединения до трехсот человек командно-политического состава и не менее ста тридцати девяти тонн различных грузов. Транспортным самолетам 101-го авиационного полка B. C. Гризодубовой, а также самолетам 1-й и 62-й авиатранспортных дивизий предстояло совершить минимум двести пятьдесят вылетов во вражеский тыл. Направленность и размах плана впечатляли. Однако, как я понял, под словосочетанием "удары по железнодорожным узлам" подразумевались прямые атаки на эти узлы, их захват, разрушение стрелок, водокачек, семафоров, пакгаузов и станционных построек. Сознание тут же подало сигнал опасности. Особенно сильный после вчерашнего рассказа Анны о неоправданных потерях и ненужных жертвах. Сразу после провала "молниеносной войны" фашистское командование стало уделять охране железных дорог самое пристальное внимание. Уже 16 октября 1941 года Геринг издал директиву, требующую расстреливать или вешать каждого русского, приближающегося к железнодорожному полотну хотя бы на километр! Позже подобные директивы от палачей всех рангов посыпались как из рога изобилия. Охрана железных дорог усиливалась врагом по мере того, как увеличивалось число диверсий. В ряде мест партизанам даже приблизиться к железнодорожному полотну стало крайне трудно. А уж об охране крупных железнодорожных узлов враг позаботился особо! Тем более что это были крупные города, где гитлеровцы держали сильные гарнизоны, располагающие артиллерией, а в ряде случаев танками. Командование такого гарнизона могло в критический момент вызвать на помощь и авиацию. Атаковать крупный железнодорожный узел, располагая лишь стрелковым оружием, двумя-тремя минометами, редко парой пушек, не имея возможности рассчитывать на подкрепления, — значило идти на огромный риск, нести очень тяжелые потери без надежды на полный успех. Все во мне восстало против этого! Пошел к Соколову. Услышав, что над планом следовало бы еще подумать и внести в него серьезные коррективы, Василий Федорович всплеснул руками:
— Илья Григорьевич, батенька, да мы уже два месяца только тем и занимаемся, что эти треклятые коррективы вносим! Взгляните на календарь, весна скоро кончится!
— Тем не менее поправки необходимы. Нельзя же сбрасывать собственный опыт. Я объяснил Соколову, почему, на мой взгляд, задача парализовать железные дороги противника на территории Украины не будет выполнена, если мы бросим отряды и соединения на захват железнодорожных узлов и их разрушение.
— Та-а-а-к! — протянул Соколов. — Что же вы предлагаете? Оставить эти узлы в покое?
— Да нет! Предлагаю ориентировать партизан на вывод из строя тех же самых железнодорожных узлов, только с помощью массовых крушений вражеских поездов, Василий Федорович. Тем более что на складах лежат десятки тысяч самых различных противопоездных мин и колесных замыкателей. Об этом я уже справился. Соколов задумался. Я обратил его внимание еще на одно немаловажное обстоятельство: цифры потерь украинских партизан в личном составе находятся в обратно пропорциональной зависимости к цифрам, показывающим количество совершенных на железных дорогах врага диверсий. Наибольшие потери партизаны понесли в сорок первом году, когда провели всего тридцать крушений поездов. В сорок втором году потери в людях сократились, а число диверсий возросло до двухсот двадцати. В феврале же и марте сорок третьего потери партизан вообще оказались мизерными, а под откос только за два месяца полетел уже сто двадцать один эшелон врага! Соколов вздохнул:
— Это, конечно, убеждает, Илья Григорьевич, да только тянуть с окончательным утверждением плана, чуть ли не заново его переписывать, нам нельзя. Нельзя!
— Но как же так, Василий Федорович?!
— А вы не горячитесь, вы послушайте. Сами же призываете считаться с реальностью. Так вот, наша с вами реальность такова, что каждый упущенный день неминуемо приведет к сокращению числа самолето-вылетов в тыл врага. А это значит, что штаб не забросит партизанам ни запланированного количества оружия, ни запланированного количества взрывчатки. Как тогда станете диверсии производить? Настал мой черед задуматься. Соколов успокоил: