Записки экстремиста
Шрифт:
— Не волнуйся, — снова сказал я сыну. — Отдохни. Ты слишком устал за последнее время. Иди, побудь один. Расслабься. Не думай больше ни о чем. Теперь я…
Да, да, теперь я. Кто увел из мира, тот должен и привести в него. В этом была не только своя логика, но даже и символичность.
Я огляделся в окружающей нас ночной тьме, пытаясь определить, не разбрелась ли наша ветеранская группа, держится ли места, назначенного нам для сбора, в полном составе, и, пересчитав, удостоверился, что все тут. Невольное чувство гордости ненужно наполнило мне теплом грудь. Ветераны — они и есть ветераны!
Только на них
Сына рядом со мной уже не было.
Придерживая мегафон рукой, я протолкался в центр нашей патриаршей группы. Ветераны сомкнулись вокруг меня тесным кружком. Я набрал полную грудь воздуха, раскрыл было рот, чтобы сообщить им о выпавшем нам последнем долге, — и голос оставил меня.
Словно коридор люминесцентного, фосфоресцирующего света возник в небе. Таким, наверное, бывает северное сияние. Но северное сияние играет сполохами, висит высоко над головой гирляндами, а это был именно коридор, люминесцентный туннель в темноте, и находился он не высоко в небе, а где-то буквально над крышами домов — затронутые им, они смутно обозначились остроугольными горбами коньков.
И по этому фосфоресцирующему световому тоннелю, ведя его с собой, двигалось бесшумно что-то темное, длинное, округлое, похожее на гигантский пенал.
— Помните! Помните! Вы все помните, до самых мельчайших подробностей! — услышал я над собой размеренный, внушающий голос и понял, что все происходящее сейчас — только мое воспоминание о нем, на самом же деле я лежу на больничной кровати, и звучащий надо мной голос — голос доктора. — Вы помните прекрасно и то, что было после, — внушал голос, и я снова судорожно ухватился за него и, ощущая в ладонях его надежную натянутую бечевую крепость, снова спустился по нему в тот день.
— Что это было? Что это такое было? — спрашивали все лихорадочно друг у друга и требовали ответить прежде всего нас, ветеранов, но мы и сами спрашивали о том друг друга, и никто никому не мог ничего ответить.
— А при вас это было? Может быть, было, но вы забыли? Ведь какое-то объяснение этому есть? — продолжали и продолжали спрашивать нас — и ни о чем другом уже не говорилось, все с большим и большим возбуждением, с какой-то уже даже горячечностью…
Это страх земли колотил людей. Видимо, психика требовала разрядки, сброса напряжения, и сброс этот мог произойти прямо сейчас. И, произойди он, в какие формы он бы облекся, во что вылился? Возможной ли становилась тогда наша встреча с городом, как мы ее замышляли?
Необходимо было отвлечь людей. Нужно было чем-то занять их. Но чем?
Я включил мегафон и поднес ко рту. Раздумывать было некогда.
— Старшим двадцаток проверить наличие людей, — прогремел усиленный динамиком мой голос. — Всем находиться на обусловленных местах. Ответственным подготовить транспаранты. Проводим репетицию встречи.
Это было довольно глупо — греметь из мегафона среди ночи. Мы привлекали к себе внимание раньше времени. Но ничего другого не в состоянии был придумать мой мозг. Я знал одно наверняка: нужен простой и жесткий приказ. Лишь он способен погасить возбуждение людей, а это сейчас важнее всего.
И верно: едва раздалось громыхание мегафона, тотчас все разговоры оборвались, будто их отрезало, и снова, как в самом начале, когда мы только вышли наружу, остались вокруг лишь шорох шагов, шуршание одежды, шум дыхания. Все четыреста восемьдесят девять человек торопились занять свои заранее обусловленные места, и ничего, кроме желания выполнить этот приказ наилучшим образом, в них не осталось.
Однако я даже не успел порадоваться про себя достигнутому эффекту. Минули считанные секунды, как я отдал приказ, — и вдруг все пространство около здания станции, со всех ее четырех сторон, залило бешено ярким, пронзительным светом. Я непроизвольно, как, наверно, и все другие, закрыл глаза, и открыть их удалось далеко не сразу. Но глаза еще ничего не видели — меня осенило: прожекторы. И когда наконец, удалось чуть разомкнуть веки, стало окончательно ясно: прожекторы, да.
Их был добрый десяток. Они стояли по периметру станционного здания на расстоянии метров тридцати — сорока, мощные их лучи выжигали ночь в своем световом котле дотла, и было видно, что прожекторы установлены на специальных металлических вышках, а перед вышками тянется глухой бетонный забор с обращенным внутрь навесом из колючей проволоки.
Нас тут ждали. Мы там жили, отрезав себя от них, не подавая вестей о себе долгие годы, а они нас тут ждали.
Только не с очень-то открытым сердцем они ждали нас, если соорудили подобное заграждение. Зачем оно было им нужно, чего они боялись? Или они полагали, что мы там за эти годы потеряли человеческий облик, переродились в каких-то чудовищ?
Впрочем, что ж, может быть, на их месте мы поступили бы так же.
Я снова поднес мегафон к губам.
— Выключите прожекторы, — сказал я. — Мы поднялись к вам с важным и радостным сообщением. Свяжитесь с городскими властями и скажите, что мы ждем их представителей. Мы никуда не тронемся с наших мест, будем ждать представителей здесь. У вас нет причин для беспокойства. Выключите прожекторы, это оскорбительно для нас.
Я опустил мегафон и некоторое время стоял, ожидая ответа. Никто мне не ответил. Молчали, замерев, люди вокруг меня, молчала темнота за прожекторным котлом — а может быть, там и не было ни единого человека и свет включила какая-нибудь автоматика, среагировав на звук моего голоса?
«Выключите прожекторы, мы поднялись к вам с важным и радостным сообщением…» — еще раз повторил я, н мне опять не ответили.
— Все нормально, друзья! — обращаясь к замершим в недоумении и страхе людям вокруг, сказал я в мегафон — голосом, исполненным воодушевления и бодрости. Они были стадом моим, я их пастырем, и мне выпало завершить наш исход достойно. Главное, нужно было дотянуть до рассвета, не допустить психоза, а с рассветом… с рассветом как-нибудь все уладится, не может не уладиться; раз прожекторы включились, даже если их включила мертвая автоматика, должен же кто:то вступить с нами в контакт, и уж этот первый контакт замкнет дальше всю цепь. — Все, как и должно быть, все в пределах ожидаемого, дорогие мои! — зажигательно прогрохотал я, поворачиваясь с мегафоном во все стороны. — Продолжим репетицию встречи! Все находятся в своих двадцатках?