Записки гайдзина
Шрифт:
Я выхватил из кармана зеленую бумажку с двумя танцующими журавлями.
– Пиво, будьте любезны!
– Триста иен.
– А побольше нет?
– К сожалению, только такие.
– Тогда две.
– Шестьсот иен. Пожалуйста.
– Спасибо.
Зажав сдачу в кулаке, я откупорил банку и сделал глоток. Моя попутчица смотрела на меня.
– А вы что, знаете японский?
– Ну... В каком-то объеме. Вы попить ничего не хотите? А то она сейчас уйдет. Кофе, чай...
– Да чай-то, поди, зеленый...
–
– Не надо. У них разве чай? Разве они в чае понимают?
– Да уж, – сказал я. – То ли дело в Мытищах!
– Ой! – всплеснула она руками. – Вы из Мытищ?!
– Нет, – мотнул я головой. – Я из этих... Из Черемушек.
– Да-а-а... – мечтательно произнесла она. – Закрою глаза и вижу. Дачу вижу... Клубнику... Вы сейчас из Токио едете?
– Из Токио.
– Свеклу везете?
– Не понял.
– Живете-то где?
– Тут недалеко. Минут через двадцать вылезать.
– И что, у вас там свеклу продают?
– Не замечал...
– Значит, в Токио надо покупать! Там все есть. Гречка, свекла, укроп, черный хлеб... Вы женаты?
– Нет.
– Тогда тем более. Я вам нарисую, как магазин найти. Там даже пряники один раз выбрасывали. У вас есть на чем?
Я отогнул картонную обложку «Папуаса» и протянул ей.
– Что, прямо в книге?
– В этой можно.
Она принялась вычерчивать схему, а я допил вторую банку и повернулся к окну. Начинало темнеть. Летящий мимо пейзаж понемногу украшал себя робкими огоньками. На горизонте еле заметно выступил горный кряж, готовый тут же раствориться в сереющем небе. Зеленые холмы превращались в черные. Держалась только желтизна спелых полей.
– Доезжаете до метро Шинбаши! – раздалось сбоку. – Проходите под мостом. Видите, вот сюда. Потом налево, и идете метров двести. Там будет вывеска. Зверь какой-то – енот не енот, медведь не медведь, не поймешь даже. Обойдете зверя – и в переулочек. И вот там, в третьем или четвертом доме, оно и будет.
– Что будет?
– Магазин! Называется как-то вроде «Сибирь», только по-японски.
– «Сибэриа»?
– Да, кажется. Японцы ведь очень косноязычные, их не поймешь. Но мы сегодня хорошо отоварились. Одной свеклы десять кило, до вокзала еле дотащили. Муж в курящем сидит, караулит.
– Скучно ему там, наверное?
– Да уж само собой. Эти-то расселись вокруг, языками чешут... До чего болтливый народ!
Она тяжко-претяжко вздохнула.
– Может, это панда?.. – предположил я.
– Где?
– Не енот и не медведь... Панда, скорее всего.
– Какая панда?
– Гималайская. Японцы ее почему-то любят.
– Бог знает что они тут любят. Один раз с мужем на банкет пошла – до сих пор плююсь, как вспомню. Какие-то стручки... Осьминоги какие-то...
– Морской еж...
– Не помню, может, и еж был...
– Еще натто...
– Что?
– Натто, бобы такие подгнившие.
– Откуда вы все знаете?
– Так ведь шесть лет...
– Ужас. Вам надо памятник ставить. Как вы живы до сих пор?
– Сам не пойму.
– Они ведь такие... Как бы это сказать... Злонамеренные!
– В каком смысле?
– Да в любом. Ну вот, помню, меня полицейский остановил, когда я нечаянно по правой стороне поехала. И давай что-то такое лопотать. Я ему на чистейшем английском говорю...
– Простите, – перебил я. – На каком английском?
– На чистейшем. Говорю: «Ай кэн нот ту спик джапанис». А он в ответ специально – вы понимаете, специально! – говорит по-японски!
– Так может, он по-другому и не умел?
– Да прям! Видно же – смотрит на меня и радуется, что я не понимаю.
– А потом?
– Потом отпустил.
Световое табло над дверью вспыхнуло красными иероглифами новостей. Они резво бежали справа налево, повествуя о курсе иены на токийской бирже. Я открыл третью банку. Интересно, подумалось мне, – сколько пива выпил Кустодиев, пока сидел с мольбертом перед своей натурщицей? Наверное, целыми самоварами дул.
– Дорого, конечно, – вздохнула она. – Пятьсот иен кило. Где это видано?
– Ничего, – сказал я. – Вон, говорят, что иена растет.
– Кто говорит?
Я показал на табло.
– Господи! – вырвалось у нее. – Вы что, и эти закорючки понимаете?
– Ну... Не все, конечно, – поспешил я ее успокоить. – Кое-какие только...
– Вас в институте учили?
– Нет, я сам...
Она глядела на меня с болью и состраданием.
– Вы что, до смерти тут собираетесь жить? Такой молодой...
– Почему обязательно до смерти?
– А до каких пор?
– Не знаю... Как получится.
Она изучающе побегала по мне глазами, как по непонятному зверю.
– Вы здесь как вообще? По контракту?
– Да. В университете...
– Один?
– В смысле?
– Наши люди еще есть?
– Довольно много.
– Ну, тогда еще ничего. Можно позавидовать.
Я влил в себя остатки пива. К горлу подступила отрыжка.
– Нет, я ничего плохого не имею в виду, – сказала она. – Замечательная страна, великая культура... Но ведь здесь невозможно стать своим!
– Невозможно, – согласился я.
– Здесь вы всегда будете... Как это... «Га...»
– Гайдзин.
– Да. На вас будут показывать пальцем. Над вами вечно будут смеяться. Вы будете белая ворона.
– Конечно.
– Ну вот, видите...
Она шумно выдохнула, вся обмякла и некоторое время сидела молча. Потом покачала головой:
– Хотя да, понятно... Не обратно же...
Длинная сережка в ее правом ухе хотела было поболтаться маятником – но стукнулась о щеку и обреченно повисла.