Записки грибника
Шрифт:
И наконец, услышал, даже скорей понял по губам, — Ефросиний.
— Из каких мест будешь?
— Стародубские мы, князя Рамодановского Григория Петровича холопы будем, нас по государеву указу, сюда определили. Иные на Тулу пошли, а мы вот…
— Погодь, — Перебил его, — Это который присягу Тушинскому вору принес?
Кузнец как-то сгорбился, от чего его фигура приобрела виноватый вид и смущенно улыбнувшись, кивнул головой. — Так… Это… Яго народ заставил…
— А ты там был, — Как можно язвительней задал следующий вопрос, — сам, небось, глотку драл, подбивая князя на измену.
— Почто лжу молвишь, Григорий Петрович, честный человек. — Ефросиний расправил плечи, взгляд засверкал…
—
Если говорить откровенно при упоминании фамилии, вздрогнул…
'Каменный свод, из обожженного красного кирпича, местами украшенный черными подпалинами от факелов, давил своей мрачностью. Свисающая по углам неопрятная паутина… Тонкий лучик света, с танцующими искорками пылинок, пробивается через неплотно заткнутое куском тряпки маленькое слуховое оконце. В дальнем, темном, углу массивный стол из дубовых плах, бронзовый подсвечник, почти скрытый под восковыми потеками, огарок свечи в три пальца высотой. Крохотный язычок пламени освещает лист серой бумаги, гусиное перо, выводящее буквы. Тускло поблескивает массивный золотой перстень. Глухой голос, доносящийся из густой тьмы — Сказывай тать, что за хулу ты измыслил супротив государя нашего, Петра Алексеевича?'
Это про него сказал Куракин, — 'Сей князь характеру партикулярного; собою видом, как монстра, нравом, злой тиран; превеликий нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству верней был так, что никто другой…'
Высокий лоб, прямой нос, крупные уши, полное, округлое лицо, тонкие губы под небольшими усами, маленький подбородок и карие округлые глаза…
Пришлось, даже зажмурится и потрясти головой, прогоняя видение. Господь миловал, минула меня сея чаша… Хотя от сумы и тюрьмы зарекаться…
Князь-кесарь, грозный глава Преображенского приказа Петровских времен, внушал уважение, а Григорий Петрович, как ни как принадлежал этому многочисленному роду, и я решил свернуть с опасной темы, на более насущные вопросы. Ну, эту семейку к черту…
Стародубское княжество, занимавшее территорию по среднему течению Клязьмы. Выделилось из состава Великого княжества Владимирского в 1218, а в 1238 в Стародубе утвердилась династия князя Ивана, младшего сына Всеволода Большое Гнездо. Успешно отражая всякие притязания со стороны соседей просуществовала до XIV в. Затем княжество распалось на ряд мелких уделов — владений князей Пожарских, Ряполовских, Палицких, Ромодановских, Ковровых, Голибесовских, Гагариных, Гундоровых, Ковровых, Кривоборских, Татевых, Тулуповых, Хилковых, Небогатые и князь Неучкин.
И все они вели свою родословную от Рюриковичей.
Но из всех выше перечисленных фамилий нас интересует только одна, Ромодановские, потомки Рюрика в шестнадцатом колене. Этот род всегда верой и правдой служил своим государям, окольничими, боярами, послами в Персии и Копенгагене, но самый знаменитый это Федор Юрьевич Ромодановский, князь-кесарь, государства Московского, второй человек после Петра I.
Вот так в истории и бывает, один человек, Иван Всеволодович, а сколько осталось потомков, разные они были. Были трусы и предатели, тихие обыватели, не оставившие после себя ничего кроме имени. Но были и такие, кто сложил свою голову на поле брани, отдав жизнь за милое сердцу отчество'
Так что было от чего вздрогнуть.
— Бог с ним, с твоим князем, с тобой что делать. — И замолчав, стал в упор рассматривать стоящего передо мной человека, тот задергался, пальцы суетливо начали теребить зажатую в руках шапку. Выдержав паузу, я продолжил, — А ты в кузне работал?
— Без малого двадцать весен
— В малом сколько?
— Семь.
— А что делал?
— Наконечники для сохи, ножи…
— Какие ножи?
— Всяко разные, — Кузнец пожал плечами.
'Угу. Каков вопрос, таков ответ'
— Оружие ковал?
— Токмо рогатины, шеломы, шишаки, мисюрки… — Он задумался вспоминая.
Я переставал, что-либо понимать, этот Ефросиний, имеет опыт, и судя по его словам не маленький.
Почему он так упорно ломает оснастку. Попробуем ещё…
— И чтоб тебе, Ефросиний, ведомо было, оправка, которую ты намедни сломал, в немецкой слободе за рубль сделана. — Тут я приврал малек, каждая обходилась в два алтына и три деньги, но для пущего страху, надбавку за свои нервы сделал.
''Ганс' сперва даже обиделся, когда я стал при нем проверять его работу, но потом сам даже стал показывать те, которые требовали, по его мнению, дополнительного осмотра. Если честно какой он к черту немец, датчанин по рождению и волей своих неправильных богов оказавшийся в Москве. Из его изделий с третьей партии я отказался платить только за одну штуку из десяти. Его мне посоветовал Анисим, поход к дану я откладывал, сколько мог, пытаясь наладить местное производство.
Стою у своих ребят над душой, ковка, обточка, закалка, шлифовка, получаются. Проторчал в кузне до обеда, сделали три комплекта, два хороших один так себе. Разошлись. Я задержался в другом месте до вечера и когда пришел проверить готовое, мне показывают четыре железяки, а по другому этот хлам не назовешь. Беру первую в руки и сразу вижу, гавно. Посмотрел на вторую… Третью и трогать не стал. Набрал полную грудь воздуха, поворачиваюсь и… И медленно выдыхаю. В кузнице никого, ни одной живой души, было их человек восемь, когда пришел, испарились сволочи…
Наши мужики могут и умеют работать, но над ними надо стоять с кнутом. Ну почему так? Этот самый датский немец, он ведь за деньги работает, все условия и договоры блюдет. А может все потому что…
'Неясная мысль мелькнула в воздухе, вернулась обратно, проскакала по извилинам. Уселась посередь многострадальной головы, высунула язык, зачем-то, и хитро прищурившись, постучала себе по темечку… Что бы это значило?
Что значило, что значило, а то и значило, что я своей опекой достал всех, надо переходить на нормальные отношения, товар — деньги — товар. И еще одна проблема встает в полный рост, психологи из прошлого — будущего будут утверждать, что человек после сорока, пятидесяти лет начинает жить своим опытом, совершенно не воспринимая или принимая с огромным трудом что-то новое. Средний возраст моей 'железной братвы' сорок пять. Может в этом, сокрыта тайна моих не успехов.
Надо будет найти молодых, лет двадцати пяти, максимум тридцати и попробовать с ними. Этот возраст здесь принято считать молокососами и они ходят в учениках… Вот такая мысль посетила меня''
А пока надо было закончить с этим интересным человечком, он уже побледнел слегка и кажется, даже стал меньше ростом. После всех своих размышлений, я по-новому смотрел на свою жертву.
— Ефросиний, тебе сколько лет?
— На Николу, пятьдесят будет…
'Что прикажете делать с этим бедолагой? Его князюшка, согласно царскому указу, собрал в своей вотчине всех 'толковых', с его точки зрения, людишек и отправил в Москву и далее. Может для своего села или деревни этот кузнец и был супермастером, но здесь он… Он просто растерялся. Ему дали к исполнению работу, которую он никогда не делал. Всё, что он умеет, это делать котелки да клепать ножи, расплющивая на наковальне и вытачивая на оселке. Сваривать может только прямые куски. А в моем деле нужен был опыт другого свойства, глазомер и определенная сноровка, но они отсутствовали. Он побоялся сказать или может гордость, взыграла, хрен его знает, но Ефросиний не отказался, а наоборот сам вызвался, на эту работу, посчитав её легкой.