Шрифт:
Сергей Каледин
Записки гробокопателя
Несколько слов об авторе:
Когда в советские времена критики называли Сергея Каледина "очернителем" и "гробокопателем", они и не подозревали, что в последнем эпитете была доля истины: одно время автор работал могильщиком, и первое его крупное произведение "Смиренное кладбище" было посвящено именно "загробной" жизни. Написанная в 1979 году, повесть увидела свет в конце 80-х, но даже и в это "мягкое" время произвела эффект разорвавшейся бомбы.
Несколько слов о книге:
Судьбу "Смиренного кладбища" разделил и "Стройбат" -
ХАРАКТЕРИСТИКА
Ученика 2 класса "Б" сан-лесной школы No 5
Каледина Сергея
Каледин Сережа обучался в данной школе
в течение всего второго полугодия.
За время пребывания в школе проявил себя как
недисциплинированный ученик.
Способности имеет хорошие, но нет совсем никакого
прилежания к учебе. Письменные работы выполняет неаккуратно, не чувствует ответственности за свою работу.
Любит читать книги, слушать рассказывания, увлекался выпиливанием, игрой в шахматы, начинал вышивать, очень любит подвижные игры, но ни на чем не может долго сосредоточиться. С детьми без конца ссорится, бьет их,
бывает грубым. С мнением их совсем не считается.
Часто мешал им хорошо отдыхать.
По отношению ко взрослым допускал грубость.
Сережа совершенно не владеет
санитарно-гигиеническими навыками.
Учебный год закончил на "3" и "4". Дисциплина "4".
Переведен в 3-й класс.
25 мая 58 г. Воспит. Смилянская.
Значит, "начинал вышивать"...
Но так ничего хорошего и не вышил. До такой степени ничего, что в девятом классе остался на второй год, а кроме того меня вышибли из школы. Сначала было даже весело, а вскоре захотелось повеситься. Потом вешаться раздумал. Отцов брат в Моссовете устроил в экстернат, а уж потом забрили в стройбат. После армии мать, имевшая блат в Литинституте, определила меня туда на переводчика с... татарского языка. С татарским языком романа не получилось, перевелся на заочного критика, а защищался по прозе. Проза называлась "Записки гробокопателя". Таким образом, так называемая творческая жизнь началась с того, где обычно всякая жизнь заканчивается, - с кладбища.
В дальнейшем повезло - десять лет не печатали. Говорю серьезно. За эти годы осеменил все издательства и журналы страны, узнал редакционную кухню, приобрел опыт, короче, обопсовел. Была возможность писать не торопясь дальше, что хочется (все равно ведь не напечатают).
Врожденная лень помогала писать коротко, некоторая истеричность - с удовольствием переписывать по многу раз. Дело оказалось не таким уж и сложным; весь инструментарий: нетугое ухо, промытый глаз и 33 буквы алфавита. Ну, и желательно, конечно, жизненный опыт.
В пятьдесят лет обнаружил, что все написанное почти документально, практически без выдумки, все из биографии. Ну, разве м?лку где приврал для благозвучия.
Надеюсь, читателю будет интересно заглянуть на мою кухню - она же лаборатория писателя.
А санитарно-гигиенические навыки, с которыми у меня была напряженка в 1958 году, осваиваю и по сей день.
ИЗРАИЛЬ
ПО-ДЕРЕВЕНСКИ
Давно уже чувствую, что я не москвич, хотя по рождению, происхождению, прописке таковым являюсь.
Живу большей частью в деревне, ношу ветхое, ем скромное. Понять, как люди постоянно живут, а, главное, пишут в городе, не могу даже в дурном сне.
В деревне печка потрескивает, разноцветные коты мурлычут, ходики тикают, по ночам иной раз из лесу старый беззубый кабан помои жрать приходит. Благодать!
Местная общественность даже отличила меня, возвела в ранг старшего по улице: наблюдать за содержанием помоек, собирать подати, бороться с кровососущими насекомыми - комарами.
...Возвращаюсь, значит, я из Израиля (у меня там сын живет). И, конечно, прямиком на дачу. Писать. А о чем писать? Не об Израиле же. О нем уже написано-перенаписано. И вот тут-то мама моя и помогла. Видит - чего-то сынок ее смурной бродит. Она мне и говорит: напиши-ка, ты, сыне, повесть. Хорошо, соглашаюсь, говори про что.
– Вот ты соседа своего любишь - Меркулова Владимира Ивановича.
– Любить-то люблю, но маловато мне его, на повесть не хватает.
– Маловато... А ты его в Израиль запусти и погляди, что из этого выйдет.
Поразмыслив над маминым предложением, я вдруг вспомнил, что давно собирался развенчать вздорную идею о русском якобы врожденном антисемитизме, и тут мне мой дачный сосед Владимир Иванович Меркулов (Петр Иванович Васин в повести) очень оказывается кстати. Как многие из нас, бытовой антисемит, незакоренелый, неидеалогизированный, он, попав в Израиль, обнаружил, что никаких таких враждебных верований нет, а есть люди, есть ощущение человечества как общего тела. Все встало в его голове на свои места. Но, к сожалению... Что "к сожалению" - о том в повести.
1
Ну, перетеплился малость, что поделаешь. А с другой стороны, если как Мерцалова велела - в шортах да в майке, - уж лучше совсем без порток, чтобы прямиком в дурдом.
Так рассуждал Петр Иванович Васин, спускаясь по трапу на летное поле аэродрома Бен-Гурион. Первое, что он увидел за пределами аэродрома: пальмы натуральные, будто в Сочах. И жару увидел - марево над бетоном колыхалось, как прозрачный желей.
Одет Петр Иванович был по-солидному: черный костюм, джемпер, сорочка - с галстуком, разумеется. На голове шляпа. В одной руке плащ, в другой - портфель (пожрать на первое время, мыло, то-се...).
На транспортерной карусели уже крутились оба его чемодана. Один деревянный, сработанный специально под плотницкий инструмент; второй обычный, фибровый - там инструмент электрический: лобзик, рубанок, точило...
Мартин, дурак, все смеялся, зачем ты с собой такую тяжесть прешь, там все дадут. Дадут, куда кладут! Кто ж это, интересное дело, свой инструмент чужому человеку даст? Пришлось Мартина маленько осадить: ты в своей яме сидишь и сиди, палочкой дирижерской маши, я тебя не учу. А в мое дело не суйся.