Записки из рукава
Шрифт:
Или такой вопрос:
— Юлия Николаевна! А о чем люди думают перед смертью?
— О разном, Юленька. Наверно, о самом дорогом.
— Вот и я так думаю. Я бы покончила с собой, но мне страшно: вот я буду лежать перед смертью и думать, что так и не попробовала шоколадного торта…
На глазах у Юльки слезы, она трагически взирает на кусок черного хлеба в своей руке.
Между прочим, прожорлива моя Юлька до крайности. Она съедает по две порции любой баланды, благо ребята из хозобслуги относятся к ней, как к ребенку, и подкармливают. Хлеба Юлька-маленькая съедает по две буханки в день. Запах хлеба раздражает
— Юлия Николаевна! А вам приятно смотреть, как я хорошо кушаю? Вы ведь сама не можете…
Юлька все пытается поделиться со мной своей едой, так я придумала сказать ей, что я умру, если съем хоть кусочек хлеба. Она поверила и больше ко мне не пристает. Но зато требует, чтобы я хвалила ее за каждую съеденную ложку добавки. Я и хвалю — с тайным стоном досады в душе.
Юльку-маленькую завербовали
Как-то Юльку вызвали к врачу и продержали не меньше часа. Вернулась она растерянная и перепуганная.
— Юлия Николаевна! А чего они все про вас спрашивают?
— Что же они спрашивали?
— Не кушаете ли вы потихонечку и что вы мне говорите.
— И что же ты им сказала?
— Я сказала, что по-честному хотела с вами поделиться едой, но вам нельзя — вы можете умереть от кусочка хлеба. А еще, что вы мне рассказывали про зверей, и еще, что вы сказали, что воровство существует не для таких, как я.
— Ну и что же они тебе на это ответили?
— Сказали, чтобы я запоминала все, что вы говорите, а потом им пересказывала. А что я им рассказывать буду, если я ничего не запоминаю? Вы меня научите, что им говорить, ладно?
— Хорошо, Юленька, научу.
Опять птицы!
Юлька-маленькая ходит на прогулки.
— Юлька! Ты видела птиц на тюремном дворе?
— Ой, сколько! И воробьи, и голуби!
Наше окно выходит в яму, вырытую в земле и забранную сверху решеткой. Само окно выложено из толстенных стеклянных плит. За ними — решетка, поверх решетки — глухой железный щит.
— Юлька! Возьми на прогулку кусок хлеба и покроши над нашим окном. Вот и у нас будут птицы!
Юлька обрадовалась и назавтра взяла не только хлеб, но и немного каши, завернутой в бумагу.
Теперь и за нашим окном целый день поют птицы. Однажды я слышала синичку.
Белая горячка
Вечером в камеру втолкнули женщину лет пятидесяти, отчаянно отбивавшуюся от санитаров. Белая горячка. Ее привязали простынями к шконке, сделали несколько уколов, облили холодной водой — все бесполезно. Она продолжала бредить, разрывая крепчайшие путы, и металась по камере. Мой голос действовал на нее отрезвляюще, ко мне она подходить не решалась, но зато все время подбиралась к Юльке-маленькой. Я боялась за ту и за другую. Юлька дрожала и со страху забиралась под шконку. Двое суток я не спала ни секунды и следила за каждым движением больной. Ну и наслушалась же я всего за эти двое суток! Какой странный, какой убогий бред!
Эпизод первый. Какая-то пьянка. Муж «героини» прячет бутылку. Все ее разыскивают, все о ней знают, а «героиня» руководит поисками. Она обшаривает всю камеру, ползает под иконками — все ищет злополучную бутылку. «Верка! Погляди в шифоньере! Женька! Лезь в холодильник!» — кричит она воображаемым гостям. И так часа два-три. Затем перерыв на две-три минуты, и начинается новый бред.
Гастроном. «Героиня» встречает ревизора. Он, как явствует из ее речей, заподозрил, что она стоит в нетрезвом виде за прилавком. Она пьяна, но пытается это скрыть: «А я вам говорю, товарищ ревизор, что вообще капли в рот не беру! Все пьют, директор пьет, завмаг пьет, а я не пью! Вы спросите моего мужа, спросите соседей. Они вам так и скажут — капли в рот не берет!» Вдруг: «А-а-а! Никакой ты не ревизор! Ты грабить пришел! Маша, гони его в шею! Зови милицию! Бей его!»
Эпизод третий, самый опасный. «А где это я? А вы кто? Вы зачем ко мне в дом забрались?!» — И она идет на нас с Юлькой. «Отворите дверь, такие-сякие!» И черный, какой-то убогий мат.
Перед судом
Приближается суд. Врачи лицемерно обеспокоены состоянием моего здоровья. Я знаю, к чему могут привести их заботы, и потому объявляю всем и каждому, вплоть до моего защитника, что на суде откажусь от показаний, как это сделал Вадим Филимонов. Мне верят, и на суд меня выпускают.
К суду я не подготовлена совершенно. Во время знакомства с материалами дела я была больше занята лжепоказаниями Трифонова, чем собственной судьбой. Внезапный арест помешал мне найти такого адвоката, который мог и хотел бы участвовать в подобном деле. Но незадолго до ареста отец Лев как-то привел слова из Писания о том, что не нужно заранее готовиться к суду — Бог подскажет нужные слова.
Слова эти запомнились и стали мне руководством к действию: я ничего не готовлю заранее. Единственное, чего я боюсь, — встречи с Трифоновым. А в остальном я полагаюсь на Господа и на себя: что я есть, тем я и предстану перед всеми в решительную минуту. Почему бы не проверить себя еще раз? Я знаю, что я сама далеко не совершенный человек, я легкомысленная, я до обидного мало знаю в свои 36 лет, я могу сорваться и потерять контроль над собой. Наконец, мне может просто стать плохо на суде. Но в глубине души я почему-то надеюсь, что человек по имени Юлька меня не подведет.
Друзья
В ночь с 28-го на 29-е я не сплю — думаю о суде. Вернее, я думаю о тех, кого увижу в зале. Смешно, но суд для меня не расправа, не признание заслуг, а свидание с теми, кого я люблю. За себя я спокойна — Бог не оставит. Я уже чувствую, как мои силы сливаются воедино и крепнут.
И вот наступило утро. Мне принесли мою одежду прямо в камеру. Ребята из хозобслуги провожают меня до дверей больницы.
— Не возвращайся! — кричат они мне вслед.
Меня сопровождает фельдшер с набором средств первой помощи. Предложили сделать укол кофеина — я отказалась.
И вот я еду по городу в тюремной машине. В моем «стаканчике» отверстие для воздуха расположено напротив окна. Я вижу Петропавловку! Это — первая радость.
К зданию городского суда подъехали какими-то задворками. Около часа меня держат в маленькой, но очень холодной камере. И вдруг мне становится так плохо, что чувствую: и до зала не дойду, и двух слов не свяжу. Девятый день голодовки! За мной приходят конвойные. Пять человек, и все при оружии. Ведут. По дороге я вижу зеркало и достаю расческу.