Записки капитана флота
Шрифт:
22 сентября открылись высокие сопки (погасшие вулканы) Камчатского полуострова, вершины коих покрыты уже были снегом. Но на низменных местах оттенялась еще приятная для глаз зелень, и температура воздуха была довольно теплая. Наш Кахи признавался, что в плаваниях его к островам Итурупу и Урупу случалось ему видеть в это время года на берегах более снегу, и холод бывал ощутительнее. Приближаясь с благоприятным ветром ко входу в Авачинскую губу, мы льстились надеждою в следующий день войти в Петропавловскую гавань. Но переменившийся ветер прямо с берегу удалил нас в море, и мы после величайших трудностей, быв в третий раз весьма близко к берегу, в одну мрачную ночь едва было не претерпели кораблекрушения.
Не
Главная моя забота была поскорее свезти на берег нашего доброго японца, казавшегося весьма утомленным и даже печальным, как я думал, от беспокойств продолжительного неблагоприятного нашего плавания. Но объяснившись, после узнал я от него совсем другую причину. Когда мы, принимая поздравления от приезжавших к нам на шлюп с берега офицеров и прочих приятелей, вместе с ними радовались оконченной кампании, тогда наш японский начальник начал тревожиться о своей участи. Ему представлялось, по законам земли своей, что и его также, подобно нашим в Японии, будут содержать в строгом заключении. Сколь же велико было его удивление, когда он увидел себя помещенным не токмо в одном со мною доме, но и в одних покоях!
12 октября, отслужив на шлюпе благодарственный молебен за троекратное спасение от погибели, казавшейся неизбежною, офицеры и команда перебрались на берег.
Таким образом окончилась первая наша к японским берегам кампания, предпринятая для освобождения капитана Головнина с товарищами его несчастия. Плоды оной состояли в том, что мы от взятого в плен и привезенного нами Такатая-Кахи узнали, что оные соотечественники наши живы. Такое полезное и радостное для нас известие мы почитали немалым для себя приобретением и награждением трудов своих.
Зимование в Камчатке. – Нрав, поступки и обращение плененного нами Японца по имени Такатай-Кахи. – Сведения, полученные от него о наших пленных и о Японии. – Отправление шлюпа из Камчатки и прибытие к Кунаширу. – Странный поступок Такатая-Кахи и понятие японцев о чести. – Расположение начальника крепости вступишь с нами в переговоры. – Я посылаю одного из японцев на берег; он возвращается и доставляет мне официальную бумагу от японских чиновников. – Кахи отправляется на берег и возвращается с приятным известием, что японцы решились начать с нами переговоры. – Доставление к нам своеручной записки капитана Головнина, из коей узнали мы, что они все живы. – Прибытие из Матсмая значащих чиновников для переговоров с нами, которые и производились посредством Такатая-Кахи. – Свидание с одним из пленных наших матросов, который доставляет мне письмо от господина Головнина, тайно от японцев сим матросом привезенное. – Требования японского правительства; согласие мое удовлетворить оным, на каковой конец я отправляюсь в Охотск. – Прибытие в сей порт, занятия наши в оном и приготовления к третьему походу, предпринимаемому нами для освобождения наших пленных.
Привезенный нами японский начальник Такатай-Кахи, производя во всех портах своего отечества более 20 лет обширную торговлю, что подтверждалось его познаниями в мореплавании, долженствовал быть человек известный своему правительству. Отлично благородное его обращение доказывало, что он принадлежит к образованному классу людей. Сделавшись принужденно виновником настоящей его участи, не усматривал я в нем, к утешению моему, ни малейшей печали или уныния. Напротив, в спокойствии духа питался он тою патриотическою мыслию, что по возвращении в свое отечество будет в состоянии доказать, что со стороны нашего правительства никогда не было противу Японии неприязненного намерения, и ручался своею жизнью, что посредством посольства в Нагасаки освобождение наших пленных неминуемо последует.
Имея в своих руках такого просвещенного и искренне расположенного вспомоществовать освобождению наших пленных японца, я терзался мыслию, что не было при мне переводчика японского языка, находящегося в Иркутске, которого нельзя было за отдаленностью прислать в Камчатку прежде будущего лета. При великом с обеих сторон желании объясняться мы с ним в продолжение зимы составили свой язык, на котором без затруднения разговаривали иногда даже об отвлеченных предметах. Тогда пересказал я ему в точном виде все недоразумения и ошибки, бывшие причиною неудовольствия японцев, неудачу посольства нашего в Нагасаки и проч.
Такатай-Кахи рассказал, что все жители Японии, узнав о прибытии русских кораблей в Нагасаки и о том, что с Россиею утверждены будут коммерческие связи, весьма обрадовались, но последовавший за тем крутой перелом решительным отказом нашему послу произвел во всей Японии великое негодование на ее правление. Такатай-Кахи, сообщая сведения о своем отечестве и изъявляя желание, чтоб между Япониею и Россиею утвердилась торговля, неоднократно восклицал: «В несчастии моем признаю я Божий промысел, избравший меня своим орудием. Не имея никаких важных причин идти в Кунаширский залив, по случаю заехал я туда, не бывав в нем более пяти лет, и сделался виновником уничтожения вашего решительного намерения напасть на селение; следовательно спасителем жизни нескольких десятков русских и нескольких сот японцев. Эта мысль меня оживляет, и я надеюсь при всей слабости моего здоровья перенесть суровость Камчатского климата».
Внимание и соболезнование, которое ему от всех россиян оказываемо было, толико подействовали над сердцем сего благородного человека, что он день и ночь о том только и думал, как бы доставить отечеству своему такое известие о народе, взявшем его в плен, какого не приносил еще никто из японцев, бывших в России. Будучи по воспитанию своему и по образу мыслей гораздо сведущее предшественников своих, он ясно видел, что польза отечества его, о котором никогда не мог равнодушно вспоминать, требовала миролюбивого окончания вражды, возникшей между Россиею и Япониею от случаев непредвиденных и без соучастия главных правительств.
Он понимал, что на стороне любимого его отечества будет вред от сей вражды, а потому и старался всемерно объяснить нам странность японских неприязненных поступков, которых причины мы не постигали, равным образом и то, какие у них непреложные законы и обычаи, по незнанию которых иностранец может произнести о них ложное суждение. Он уверял, что японцы, поступая с нами неприятельски, не имели и не имеют в виду заводить совсем бесполезные для них ссоры с соседнею и великою империей, но по некоторым читателю уже известным законопротивным поступкам наших соотечественников, за несколько годов на берегах их бывших, они имели достаточно причин заключать о неприязненности России к Японии и чрез то принужденными нашлись почесть народ наш себе враждебным, чего, конечно бы, не последовало, если бы Япония по примеру других государств имела сношение с соседственными правительствами.