Записки капитана флота
Шрифт:
Я тотчас вспомнил описание посольства Лаксманова, где упоминается, что японцы до окончания веденных им переговоров никаких подарков принимать не хотели, а после все брали, что он им давал; почему с сей стороны я совершенно успокоился.
Вскоре и начальник появился в полном вооружении в сопровождении двух человек, также вооруженных, из коих один нес предлинное копье, а другой шапку или шлем, похожий на наш венец, при бракосочетаниях употребляемый, с изображением на оном луны. Ничего не может быть смешнее его шествия: потупив глаза в землю и подбоченясь фертом, едва переступал он ногами, держа их одну от другой так далеко, как бы небольшая канавка была между ними. Я ему сделал европейский поклон, на который он мне отвечал поднятием левой руки ко лбу и наклонением головы и всего тела вперед, а потом начался у нас разговор. Я извинялся, что крайняя нужда заставила нас причинить им столь много беспокойства, а он
Впрочем, приметно было, что он искал предлог извинить свой поступок и говорил неправду, ибо при входе нашем в гавань мы смотрели по обыкновению весьма зорко вокруг себя, так что и птица не скрылась бы от нас, не только лодка. Потом спросил он, я ли начальник корабля или там есть другой старше меня, и повторил свой вопрос несколько раз. Напоследок спрашивал, откуда мы едем, зачем пришли к их берегам и куда от них намерены идти.
Чтоб не возбудить в них страху и подозрения объявлением настоящей причины плавания нашего вокруг их островов, сказал я, что мы возвращаемся из восточных пределов нашей империи в Петербург, встретили много противных ветров и, быв долго в море, имеем недостаток в воде и дровах, для запасения коих искали удобной гавани, но, найдя случайно на острове Итурупе японский военный отряд, получили письмо от их начальника в город Урбитч, которое я теперь позабыл на шлюпе, но после пришлю с уверением, что нам окажут всякую помощь, почему мы и пришли сюда, а получив все нужное, пойдем ближним путем в Кантон для вторичного запаса помянутых вещей. Тогда он сделал замечание, что на Итурупе говорили мы, будто пришли к ним торговать, а здесь говорим другое. На это я уверял его, что если было им так сказано, то ошибка сия должна произойти от курильцев, не понимающих по-русски, впрочем, мы на Итурупе сказали точно то же, что и здесь. Ошибка же такая и действительно могла случиться, ибо на курильском языке нет слов, означающих «деньги» и «покупать», а выражают они это словами «менять», «торговать».
Далее спрашивал он имя нашего государя, как меня зовут, знаю ли Резанова, бывшего у них послом, и есть ли в Петербурге люди, умеющие говорить по-японски. На все сии вопросы дал я ему удовлетворительные ответы, уведомил о смерти Резанова и о том, что мы имеем в России переводчиков их языка. Надобно заметить, что он рачительно записывал на бумагу все мои ответы. Напоследок стал он меня потчевать чаем, табаком курительным, напитком их, сагою и икрою.
Всякая вещь была принесена на особливом блюде и особливыми людьми, кои все были вооружены саблями и кинжалами. Принеся что-нибудь, каждый у нас оставался, так что кругом нас составился добрый круг вооруженных людей.
В числе прочих вещей, привезенных мною для подарков, была французская водка, и потому я предложил начальнику, не угодно ли ему попробовать нашего напитку, и приказал принести бутылку, а в то же время под видом приказа о водке повторил своим матросам, чтобы они готовы были на всякую крайность. Сказать же японцам, что я их боюсь и чтобы лишние из них удалились, честолюбие мне не позволяло, а притом и не хотел показать, что им не доверяю, однако же я видел, что они ни на какое насилие не покушались, хотя легко могли бы все с нами сделать, что хотели, с некоторой только потерей.
Мы курили табак, пили чай, шутили, они спрашивали у меня, как некоторые вещи по-русски называются, а я любопытствовал знать японские слова. Напоследок я встал и спросил его, когда могу получить обещанные их чиновником съестные припасы и что должен я за все вместе заплатить, показав при том пиастр, чтобы он назначил число оных. Но, к удивлению моему, услышал от него, что он не главный начальник крепости и договариваться об этом не может, а просит, чтобы я пошел в крепость для свидания с самым главным начальником. На сие, однако же, я не согласился, сказав, что я и так уже долго у них гощу, и если еще поеду в крепость, то это на шлюпе причинит беспокойство, и, может быть, произойдут неприятные следствия, но если их чиновники поедут на моей шлюпке на корабль, то оставшиеся там офицеры будут в рассуждении моего положения покойны, и тогда я пойду в крепость. На сие предложение один из них тотчас пожелал ехать. Когда же послали к начальнику спросить на это позволения, то он его не дал, а обещался скоро сам выйти ко мне. Но чрез несколько минут прислал сказать, что он обедает и скоро выйти не может. Ждать его я не хотел и сказал, что, подойдя со шлюпом ближе к крепости, приеду и пойду в крепость.
Второй начальник нимало меня не удерживал и при расставании подарил мне кувшин саги и несколько свежей рыбы, извиняясь, что теперь более нет. Показав на большой завезенный невод, сказал, что он для нас закинут, и просил прислать перед вечером шлюпку, говоря, что тогда доставят всю рыбу, которую поймают. Равным образом и от меня принял зажигательное стекло и несколько бутылок водки, но табаку курильцам брать от нас не позволял. Сверх того дал он мне белый веер в знак дружбы, сказав, чтобы мы, подъезжая к берегу, им махали и что сие будет служить сигналом мирного нашего к ним расположения. При сем случае Алексей, переводя речи японца, толковал мне что-то о кресте, но так несвязно и беспонятно, что я ничего уразуметь не мог. А уже на шлюпке, собравшись с духом, и на свободе, прибрав приличные выражения, вздумал он объяснить мне, что они значили: японский начальник, зная, сколь много русские почитают крест, просил меня, чтобы я в знак благонамеренного нашего к ним расположения перекрестился. Случай этот для меня очень был неприятен, и я крайне сожалел, что не мог понять Алексея на берегу.
К вечеру подошли мы к крепости на пушечный выстрел и стали на якорь. Самому мне на берег ехать для переговоров было поздно, почему послал я для доставления к японцам письма с острова Итурупа и за рыбою мичмана Якушкина на вооруженной шлюпке, приказав ему пристать в том месте, где я приставал, и на берег отнюдь не выходить. Он исполнил мое приказание в точности, возвратился на шлюп по наступлении уже темноты, привез от японцев более ста больших рыб и уведомил меня, что японцы обошлись с ним очень ласково, и когда он им сказал, что сегодня мне быть к ним поздно и что я намерен приехать на другой день поутру, то они просили, чтобы в туман мы не ездили, и притом сказали, что они желали бы видеть со мною на берегу несколько наших офицеров.
Надобно признаться, что сие последнее приглашение от такого народа должно бы было возбудить во мне некоторое подозрение, но я сделал ошибку, что не поверил господину Якушкину: он был чрезвычайно любопытный и усердный к службе офицер, ему хотелось везде быть, все знать и все видеть самому. Я думал, что он, заметив, что я ездил всегда один на берег, выдумал это приглашение от себя, чтобы я его взял с собою на другой день, а более в том уверило меня то, что он в ту же минуту стал просить позволения со мною ехать, но я, пригласив прежде мичмана Мура и штурмана Хлебникова, принужден был ему отказать.
11 июля поутру, в девятом часу, поехал я с упомянутыми господами Муром и Хлебниковым на берег, взяв с собой четырех гребцов [23] и курильца Алексея.
В благомыслии об нас японцев я был уверен до такой степени, что не приказал брать с собою никакого оружия: у нас троих были только шпаги, да господин Хлебников взял с собою ничего не значащий карманный пистолет, более для сигналов на случай тумана, нежели для обороны. Проезжая мимо стоявшей на воде кадки, мы заглянули в нее, чтоб узнать, взяты ли наши вещи, но, увидев, что они все тут были, я опять вспомнил Лаксмана и сей случай приписал также обыкновению японцев не принимать никаких подарков до совершенного окончания дела.
23
Матросы первой статьи Дмитрий Симонов, Спиридон Макаров, Михаил Шкаев и Григорий Васильев.
Наконец пристали мы к берегу подле самой крепости. Нас встретил оягода и два других чиновника, те же самые, которые накануне меня встречали. Они просили нас подождать немного на берегу, пока в крепости все приготовлено будет для нашего приема. Желая доверенностью своей к японцам отдалить от них всякое против нас подозрение, велел я шлюпку нашу до половины вытащить на берег и, оставив при оной одного матроса, приказал прочим трем нести за нами стулья и вещи, назначенные в подарки японцам. Минут десять или пятнадцать мы ждали на берегу. В это время я разговаривал с оягодою и его товарищами, расспрашивая их о положении бывших тогда в виду у нас матсмайских берегов и о торговле здешних островов с главным их островом Нифоном [24] . На вопросы они отвечали не очень охотно, по крайней мере так мне показалось. Потом повели нас в крепость.
24
Остров Хонсю (Хондо) – самый большой остров Японского архипелага. (Примеч. ред.).