Записки Мегрэ
Шрифт:
Стойка имеет форму подковы, на ней — опрокинутые рюмки, в нос бьет запах дешевого вина.
— Они не разговаривали. Первый вроде бы испугался. Сунул руку в карман за деньгами…
Это верно, оружия при убитом не было.
— А тот, не говоря ни слова, выхватил пушку и выстрелил три раза подряд. Он бы еще стрелял, если б не осечка. Потом преспокойно нахлобучил шляпу и ушел.
Картина ясна. И никакого нюха тут не требуется.
Круг поисков весьма ограничен.
Не так уж их много, торговцев такого рода картинками.
На ботинках убитого — ноги у него грязные, носки дырявые — марка берлинской фирмы. Он здесь чужак.
Ему, очевидно, дали понять, что в этих краях ему делать нечего. А может быть, он на кого-то работал, его послали с товаром, а он присвоил выручку.
На расследование уйдет дня три, от силы четыре.
Никак не больше. К розыску подключается бригада, в ведении которой меблирашки, и назавтра будет известно, где проживал убитый. Полиция нравов со своей стороны будет наводить справки, имея в руках его фотографию.
Сегодня возле Тюильри задержат несколько подозрительных личностей, с таинственным видом предлагающих прохожим все тот же товар.
Обойдутся с ними не слишком ласково. В прежнее время им бы еще не так досталось.
— Ты с этим типом встречался?
— Нет.
— Уверен?
Есть у нас на первом этаже такая каморка, темная-претемная, тесная-претесная, как шкаф, куда отправляют тех, у кого плохая память, и обычно через несколько часов они уже дубасят в дверь.
— Кажется, я его видел…
— Фамилия?
— Я знаю только имя: Отто.
Клубок разматывается медленно, но он размотается до конца.
— Он педик!
Отлично! Круг розысков совсем сужается.
— На улице Бонди он не бывал?
Обязательно бывал. Там есть маленький бар, который посещают педерасты из определенного слоя общества — самого низкого. Есть еще один такой бар, на улице Лапп, куда заходят поглазеть туристы.
— С кем ты его там видел?
Дело почти закончено. Остается только, когда преступник будет у нас в руках, добиться, чтобы он сознался и подписал свои показания.
Но не все дела так просты. На некоторые розыски уходит несколько месяцев. А иных преступников удается задержать только через несколько лет, и зачастую совсем случайно.
Но всегда или почти всегда путь расследования одинаков.
Главное — знать среду, в которой совершено преступление, образ жизни, привычки, нравы, поведение людей, замешанных в нем, будь то жертвы, виновники или просто свидетели. Ничему не удивляться, проникая в их мир, держаться с ними по-свойски, говорить на их языке.
Это правило остается неизменным всюду: в бистро возле Ла-Виллетт или Итальянских ворот, среди арабов, среди поляков и итальянцев, среди веселых девиц в кабачках на
Оно неизменно и на бегах, и в игорных клубах, среди взломщиков сейфов и похитителей драгоценностей.
Вот почему мы не тратим попусту время, топая по улицам, карабкаясь вверх по лестницам, подстерегая воровок в универмагах.
Это наши годы учения, такого же учения, как у сапожника и булочника, с той разницей, что мы учимся чуть ли не всю жизнь, ибо круг людей, с которыми мы сталкиваемся, практически безграничен.
Девки, карманники, карточные шулера, грабители или специалисты по подделке чеков узнают друг друга с первого взгляда.
То же самое можно сказать о полицейских, у которых за плечами годы службы. И дело вовсе не в подкованных башмаках и не в усах.
Думаю, что сходство кроется во взгляде, в определенной реакции — а вернее, в отсутствии реакции — на определенных людей, определенные несчастья, определенные отклонения от нормы.
Пусть не обижаются авторы романов, но полицейский — прежде всего профессионал. Чиновник.
Он не разгадывает загадок, не увлекается захватывающей охотой.
Когда он ночью мокнет под дождем, не спуская глаз с плотно закрытой двери или освещенного окна, когда он терпеливо топчется на бульварах, разыскивая на террасах кафе знакомое лицо, или готовится к многочасовому допросу бледного от страха человека, он выполняет свою повседневную работу.
Он добывает свой хлеб, добросовестно трудится за жалованье, которое правительство выплачивает ему в конце месяца.
Я знаю, что моя жена, прочитав эти строки, покачает головой, посмотрит на меня с упреком и, может быть, тихо скажет:
— Вечно ты преувеличиваешь! — И, вероятно, добавит: — Люди будут неверно думать о тебе и твоих сотрудниках.
Она права. Возможно, я и впрямь преувеличиваю, но это моя реакция на ходячие представления, которые так меня раздражают.
Сколько раз после появления очередной книги Сименона мои сотрудники, посмеиваясь, смотрели, как я вхожу к себе в кабинет.
Я читал в их глазах: «Гляди-ка! Сам Господь Бог явился!»
Вот почему я делаю такой упор на слове «чиновник», хотя иным, может быть, и покажется, будто этим я принижаю нашу профессию.
Чиновником я был почти всю жизнь. Я стал им чуть ли не с юности благодаря инспектору Жакмену. Точно так же, как мой отец в свое время стал управляющим поместьем. И так же гордился своей профессией. Так же стремился постичь все тонкости своего ремесла и добросовестно выполнять свою работу.
Разница между прочими чиновниками и теми, кто служит на набережной Орфевр, заключается в том, что последние сохраняют своеобразное равновесие между двумя мирами.
Их одежда, воспитание, жилье, образ жизни такие же, как у всех людей среднего класса, и они так же мечтают о собственном загородном домике.