Записки наемника
Шрифт:
– Так, действительно, в основном бьют минометы, дальнобойная артиллерия с гор над Первомайской, установки «Град», – говорит Яраги. – Немного подождем до вечера и будем прорываться в город.
…Канонада близких сражений гораздо слышнее. Микроавтобус мчится все ближе и ближе к пригородам Грозного. Бои идут на непосредственных подступах к столице. Орудийные выстрелы и грохот взрывов со стороны Долинского слышатся все явственнее. Ночное время мы использовали для сна, потому что именно ночью милиция норовит переворошить все в микроавтобусах. Но сегодняшним вечером мы намерены въехать в Грозный. Еще не темно, но окрестности озаряют сброшенные с самолетов на парашютах осветительные бомбы. По свидетельству очевидцев, которых мы расспрашиваем
Чтобы не подвергать себя опасности, мы немного проехали по центральной улице Грозного и свернули в переулок, а затем во двор. Мы вышли из микроавтобуса и забрались внутрь дома. Никто в доме не живет, но впечатление такое, что жители просто на минутку вышли куда-то. В глубине соседнего двора стояли три БТРа, люки открыты, солдаты курили, а вот часовых нигде не было.
«Не армия, а бардак», – подумал я и, махнув Яраги рукой, спрыгнул с лестницы.
Часовой все-таки был. Но он оказался до того невнимателен, что я беспрепятственно дошел в темноте до него, и уже был на расстоянии протянутой руки, когда он спросил:
– Кто это?
– Это, милый, я, дикий гусь! – негромко и спокойно сказал я и безжалостно всадил нож парню под сердце.
– Ай! – вскрикнул часовой и обмяк в моих руках. Я смотрел, как у него изо рта пузырится кровь.
– Тихо, тихо, – осторожно опустил я его тело на землю, чтобы не было сильного шума. Затем нащупал у солдата в подсумке гранаты. Я подождал, чтобы услыхать условный сигнал нападения на бронетранспортеры. Наконец, услышал короткий свист и увидел, как Яраги бесшумно скользнул к одному из БТРов. Я тоже подскочил к бронетранспортеру. Чека из гранаты выдернута. Бросаю гранату на сигаретные огоньки. Слышен треск запала, сигаретные огоньки взметнулись – и мощный взрыв глушит окрестности. Вторая граната летит вслед за первой. С третьим БТРом расправился Петрович. Слышатся крики раненых, стоны.
Яраги подбегает ко мне и шепчет:
– Теперь к ним попробуют прийти на помощь, тебе следует прикрыть нас, а мы тут тушенку доделаем…
– В бронетранспортерах? – спрашиваю я.
– Да. Мне чеченские беженцы рассказали, что сделать тушенку означает побить из гранатомета бронетехнику – танк, БТР, БМП и уничтожить весь экипаж.
Я выбегаю из закоулка на улицу. Ложусь возле самого забора, и жду. Вот слышатся шаги, приглушенный разговор. Я швыряю гранату на голоса, и после взрыва короткими очередями бью в темноту. Я могу не бояться, что меня увидят в темноте в прибор ночного видения. Такого никогда не случится, поскольку вдоль улицы протянута труба газопровода, который горит во многих местах, а поэтому прибор ночного видения можно выбросить к чертям собачьим: на фоне огней ничего не видно. Противник отступает, а я вижу, как Яраги выволакивает за волосы российского солдата на освещенное огнем разорванного газопровода место и прямо у меня на глазах начинает бить ножом того в шею. Чеченец рычит, из человека превращается в зверя, вся его злость выливается на этого солдата, вина которого в том, что он выполнял приказ командования. Солдат отчаянно отбивается, кусает Яраги за пальцы, но кровь хлещет из шеи. Они топчутся на месте, и я вижу перед собой танец безумцев, над которыми торжествует смерть. Мне становится настолько жутко, что хочется застрелить их обоих и застрелиться самому. Но вот, наконец, Яраги накалывает солдата на нож; выдергивает тот из груди и несколькими ударами пытается отсечь солдату голову. Ему это не удается. Он пилит ножом по человеческим позвонкам, пытается оторвать голову за уши, закручивает ее в одну сторону, а солдат еще дергается, хрипит. Я прикладываю автомат к плечу и мой палец ложится на спусковой крючок. Я не прицеливаюсь, но знаю, что автоматная очередь прошьет грудь Яраги насквозь, и через дырочки вытечет – нет, теперь уже не кровь, а вскипевшая злоба. Но в этот момент голова жертвы отрывается, и Яраги торжествующе поднимает ее за волосы. Неужели он жаждал этой минуты?
Неожиданно Яраги отшвырнул голову от себя, она тяжело ударилась об асфальт, подпрыгнула, прокатилась с полметра и неподвижно застыла. Яраги падает на землю и его начинает трясти. Он колотится своей головой о мостовую, кричит что-то нечленораздельное, ползает на коленях и рыдает. Мне становится невыносимо жутко. Мне опять хочется пристрелить обезумевшего чеченца. Но вместо этого я выволакиваю из вещмешка баклагу со спиртом, подхожу к Яраги, хватаю его за волосы, поворачиваю голову набок, надавливаю всем своим весом на спину и выплескиваю спирт чеченцу в лицо. Он ревет некрасиво, как баба, но когда жидкость обжигает ему губы, попадает в нос, в глаза, то затихает, охватывает лицо руками и неподвижно лежит.
– Вставай, мы на виду!
Яраги молчит. Потом медленно поднимается. В это время невдалеке слышится автоматная очередь. Трассеры мелькают над головами. Мы стреляем по вероятному противнику и начинаем пробираться к центру города. Яраги ведет нас. Он знает город, как свои пять пальцев, но ему приходится петлять, протискиваться через завалы. Кажется, психоз у него прошел.
Только к утру Яраги натыкается на группу ополченцев. Между ними происходит оживленный разговор по-чеченски. Затем чеченцы по очереди подходят к нам и, подсвечивая фонариком, внимательно всматриваются в наши лица. Так происходит знакомство.
– Гоните ваш микроавтобус сюда, – приказывает один из ополченцев. – Лекарства нам очень нужны. «Врачи без границ» развернули здесь неподалеку передвижной госпиталь, на двух джипах с красными крестами ежедневно отправляют из Грозного раненых. И все возвращаются за новыми и новыми ранеными. Ингуши возят нам хлеб и продовольствие, рискуя жизнью, попадая под обстрелы…
– Кто занимается нефтью? – неожиданно спросил Яраги.
– А откуда вы знаете?
– Догадался. Торговля нефтью на сегодняшний день – это самые высокие доходы. Не так ли?
– Может быть, – уклончиво ответил ополченец, – однако нефтью уже некому заниматься. Все воюют…
– А Джохара можно увидеть? – спрашивает Яраги.
– Нет. Он почти что инопланетянин. Во всяком случае, увидеть его не так-то просто. На людях он появляется редко.
– Понятно.
В мутном рассвете мы возвращаемся к микроавтобусу вместе с чеченцами и видим, как из него выскакивают несколько человек с оружием и скрываются в доме.
– Это мародеры. Окружаем их, – скомандовал ополченец.
Я вошел в подъезд одного из домов. На меня пахнуло отвратительной вонью. К смраду от трупов и нефтяной гари привыкаешь быстрее, чем к виду погибших. Я несколько раз натыкался на трупы и меня всегда тянуло рассмотреть их лица. Когда же я привыкну к виду трупов? Разве я не насмотрелся на них?
– Жаль их, лежат, гниют, а ведь все-таки свои, – говорит чеченец, который идет следом. Когда я пытаюсь в темноте высмотреть лицо очередного убитого, он произносит:
– Дети они! Эта сволочь, Ельцин, послал их сюда на верную смерть.
Такое о российских солдатах мне не приходилось еще слышать от «боевика».
– Они еще мальчишки. В плен мы не берем только контрактников. Их видно сразу – в масках. В основном, их трупы и лежат перед президентской резиденцией. Каждый здесь может рассказать о количестве своих погибших родственников – жертв среди чеченцев уже тысячи, продолжает на ходу рассказывать ополченец. Он немолод, борода седая.
– Мой внук третий день лежит убитым, на вокзале.
Русские снайперы не подпускают забрать, – говорит он. – Что я скажу его матери? Она пока не знает, что он убит.