Записки наемника
Шрифт:
– Просто я не стал делать из этого трагедии, – у меня внутри медленно накапливалась злость.
– К твоему сведению, у Тимура есть разные паспорта… Он может смыться в любое государство Европы, у него открыты счета… Он давно замечен в том, что нечист на руку. Тебе следует поехать в Минск и разобраться с ним. Через него пропущены огромные деньги, а он снарядил, с твоей помощью, разумеется, только две группы снайперов! Дудаев… – Яраги показал пальцем вверх, – не очень-то и доволен Тимуром. Кроме того, все выплаты «серым» или «диким гусям» отменяются, посколько они мертвы. Спрашивается, куда деваются деньги? А теперь этот прокол с Автурхановым? А?
– Так, значит, мне следует проверить Тимура?
– Да. Благодаря решительным действиям наших сотрудников удалось обнаружить его банковские счета не только в российских банках, но и за границей – на Кипре, в Германии, Швейцарии… Вот так, Тимур!.. Я понимаю… Он отмывал наши грязные деньги. Отмывал в беспрецедентном масштабе. Это миллионы долларов…
Яраги сжал кулаки и зло прошептал:
– Он ворует наши деньги! Я их заработал, мои братья их заработали, а он ворует их у меня! Кто-то должен ответить за это! Кто-то обязательно ответит за это! Клянусь, ответит! Я хочу, чтобы эта собака больше не считала себя хозяином положения, а нас недоносками!
– Красивые слова!
– Да, красивые! Как и сама идея нашей независимости, которую хотят растоптать!
– Независимость, которая достигается за счет нефти и наркотиков?
– Пусть и так! Все средства хороши, особенно, когда выбирать не из чего. Но я тебя не затем позвал, чтобы спорить с тобой или… – глаза его зло блеснули.
– Хорошо. Ты хочешь, чтобы эта, как ты говоришь, собака не считала себя хозяином. Слушай, а если это все-таки рука Москвы, рука Кремля? – уже спокойнее произнес я.
– Вот таким ты мне больше нравишься! – заулыбался Яраги. – Если это Москва, то мы найдем способ, как ей отомстить.
– Какой способ?
– Мне надо подумать. Может быть, ты скоро поедешь в Минск. Или позже… Неважно… Я скажу, когда… Я тебе сейчас дам отличную прослушивающую аппаратуру. Куплена в Германии…
И Яраги направился к выходу.
Я спускаюсь в подвал. Стонут русские пленные. Среди них много раненых. Смотрю, возле раненых бродит женщина. Приглядываюсь – и вижу журналистку Светлану. Она смотрит на меня, но не узнает. Ее взгляд отрешенный, безучастный. Она смотрит словно сквозь меня.
– Светлана! – зову я. – Чередниченко! Девушка вяло улыбается. Глаза ее, наконец, проясняются:
– И ты здесь?
Я пытаюсь вывести девушку наверх, прочь от пленных, но озлобленный ополченец, который присматривает за ними, не отпускает ее.
– Она – враг! – кричит ополченец. – Она наводила на нас русскую артиллерию! Она должна умереть…
– Но она только журналистка!
– Она проститутка… Ее захватили в плен, когда трахалась с офицером…
Светлана мрачнеет. Лицо ее в саже. Руки в крови раненых. Она устало опускается на груду кирпичей. Я ставлю автомат между ног и сажусь рядом.
– Хочешь вырваться отсюда?
Девушка молчит, взгляд у нее потухший. Неожиданно она всхлипывает:
– После того, что я увидела здесь, я не хочу жить…
…С помощью Яраги мне удалось освободить журналистку. Теперь она в моей группе. Когда мы выберемся из Грозного, она может катиться ко всем чертям! Мое же задание состоит в том, чтобы попытаться «пощипать» оппозицию, предателей.
Мы сидим и слушаем по радиоприемнику выступления министра обороны Российской Федерации. Восторг, с которым Павел Грачев живописал по телевидению смерть восемнадцатилетних солдат, погибающих в Грозном «с улыбкой на устах за Россию», мне непонятен.
– Боже, – шепчет Светлана, – какая ложь, какое лицемерие! В Грозном я видела совсем другое. Еще до штурма президентского дворца встретила одного пленного раненого офицера из разбитой в новогоднюю ночь сто тридцать первой Майкопской бригады. Фамилии он не назвал, как и многие из тех, с кем мне приходилось встречаться, но, проклиная «тупых генералов» и всех, кто заварил эту «чеченскую кашу», отрешенно сказал: «Да и вы, журналисты, не пишете правду. Все – вранье!». Что ж, за правдой надо ехать только на передовую. Кстати, желающим попасть туда препятствий никто не чинит. Если нашел место в вертолете, а затем и на попутке, считай, что ты у цели.
– И ради чего ты все это делаешь? – спросил я. – Почему тебе не сидится в Москве?
– Люди должны знать, что в мире творится. В Боснии, в Сомали… В этом грозненском аду… Знаешь, Юра, здесь на выездных дорогах везде стоят обгоревшие щиты «добро пожаловать». Там, наверху – ад, а вот здесь подвал кажется потерянным и обретенным раем. Только забившись в подвал, не сомневаешься, что еще имеешь отношение к роду человеческому и что ты не на том, а на этом свете. Юра! Я законченная атеистка, но истово крестила свой лоб в темном чреве БТРа, который подобрал меня у аэропорта, перед тем, как я попала в плен…
Залпы орудий, если и не слились в протяжный вой, то гремят без умолку, и невозможно понять, кто по кому стреляет. Подвал напоминает Ноев ковчег, где на небольшом пространстве расположился пункт управления дудаевскими частями. Здесь встретишь и беженцев, и заплаканных солдатских матерей, и «думцев» – в основном, жириновцев и выбороссов. Вся активная жизнь протекает в подземелье. Наверху находиться опасно – из глазниц окружающих зданий бьют российские снайперы. Взятие президентского дворца не стало поворотным этапом. В центре города и прилегающих к нему кварталах по-прежнему идут бои.
…Наконец, мы, наемники, – те, кто еще уцелел, – решаемся выбираться из Грозного. Вместе со Светланой, разумеется. Надо выполнять новое задание.
Все мы переодеваемся в форму солдат федеральных войск. Теперь мы – якобы бойцы тридцать третьего полка. Главное для нас – это не напороться на блок-пост.
Блок-посты, то и дело упоминаемые в разговорах, представляют собой небольшие группы российских солдат, тех самых восемнадцатилетних «героев», что сидят в подвалах и штурмуют этажи, а когда все взято, они не могут покинуть без приказа своих позиций. Они лишь с наступлением темноты получают боеприпасы, еду. И у них надо забрать раненых! Эти юнцы набрались опыта и отчаялись. Они готовы перегрызть горло любому, кто в них выстрелит. Поэтому трудно решить, когда лучше идти. Если идти ночью, то напорешься на тех, кто подвозит боеприпасы. Днем от артобстрелов и снайперов покоя тоже нет.