Записки натуралиста
Шрифт:
— Зачем вы себя так мучите? — удивлялась хозяйка, когда я с распухшим лицом и шеей вернулся домой и во время обеда рассказал ей, как это случилось.
— Да ведь это, хозяюшка, редкая птица, — уверял я ее. — Через три дня все пройдет, опухоль как рукой снимет, а редчайшее гнездышко у меня уже есть. Да и за птицей удалось понаблюдать, и об этом я обязательно напишу небольшую заметку.
Но я так и не сумел убедить собеседницу.
— Все это хорошо, — продолжала она, — но посмотрите, на кого вы похожи. — Она протянула мне зеркало.
Да разве мало таких случаев было в моей жизни при собирании коллекции — всего не расскажешь!
Вот и на этот раз мы с Сергеем два дня просидели на озере, где, к моей великой радости, я наконец нашел гнездо одной замечательной утки. Эту утку называют савкой. Она значительно меньше кряквы, имеет длинный хвост, состоящий, как у баклана, из жестких перьев, и странную форму головы и клюва. Клюв самцов савки окрашен совсем необычно. Он ярко-голубого цвета. Но не только внешностью замечательна савка, она интересна и своей биологией. Например, яйца этой сравнительно маленькой утки необычно велики — они немного мельче яиц небольшого дикого гуся. Утка сидит на яйцах непродолжительное время в начале насиживания. Позднее зародыш развивается за счет собственного тепла.
В то время я ничего не знал о размножении савки, и, естественно, когда нашел в маленьком гнезде такие крупные яйца, был поражен. Много часов просидел я на маленькой лодчонке среди тростников, издали наблюдая за гнездом незнакомки, но, увы, безуспешно: к гнезду не приблизилась ни одна птица. На чистом Участке озера, недалеко от гнезда, плавали только савки, но не им же принадлежат эти огромные яйца. Так я думал в первые часы наблюдения.
«Неужели это гнездо савки?» — после пяти часов сидения в лодке появилась у меня догадка…
«Несомненно, яйца принадлежат савке», — решил я под вечер и, радуясь своему открытию, взялся за их упаковку.
Для этого я использовал все бывшие со мной пригодные вещи: носовые платки, носки и портянки. Тщательно завернув каждое яйцо, я уложил их в маленькую корзинку, а пустоты между ними заполнил гнездовым материалом, состоящим из сухой осоки и утиного пуха.
Солнце опустилось уже к самому горизонту, когда я причалил лодку к берегу и, повесив корзину на плечи, направился к нашему лагерю.
— Когда же мы теперь домой доберемся? — этими словами встретил меня приятель. И хотя до дома было не более 10 километров, вопрос был уместен. Этот мучительный переход я буду вспоминать в течение всей жизни.
Вдоль сухого русла, носившего название Сур-арык, пышно разрослись колючие тугайные заросли. Уже в полной темноте мы добрались до этого места. Бесчисленные соловьи без умолку пели в зарослях, где-то жалобно кричали птенцы ушастой совы, да вдали, вероятно в ауле, лаяли собаки. Мы хорошо знали тропинку, по которой было нетрудно пересечь в общем неширокую полосу колючих порослей. Но в эту темную ночь нам не удалось ее обнаружить. Отыскивая ее, мы окончательно сбились с дороги и, наверное, часа полтора продирались то в одном, то в другом направлении сквозь колючую чащу.
Однако всему бывает конец — кончились, казалось, и наши мучения. Лес остался позади; мы выбрались на открытое место. Это было для нас настоящим торжеством. К сожалению, оно продолжалось недолго. Из колючего тугая мы попали на казахские огороды. Небольшие участки земли оказались разделенными живыми колючими изгородями. Продираясь сквозь них в темноте в надежде найти выход из этого колючего окружения, я в коние концов провалился в сухой колодец. Когда с помощью Сергей я выбрался из глубокой ямы, меня интересовали не ушибы, не ссадины, а только корзиночка с утиной кладкой.
Чуть брезжил ранний утренний рассвет. Мы с Сергеем, измученные и голодные, возвратились домой. Но вместо того чтобы утолить голод и улечься спать, в первую очередь я занялся осмотром яиц и их укладкой в более надежное место.
Об этом случае я рассказал для того, чтобы показать читателям, как собиралась моя коллекция. Она потребовала многих лет, настойчивости и большого терпения. Зато в ней нет неправильно определенных кладок. Приложенная к каждому гнезду этикетка расскажет вам, чьи это яйца, где, в какой обстановке и когда они собраны, а специальная карточка в картотеке поведает о поведении птицы у гнезда. Но для меня эта коллекция представляет не только научную ценность. Она дорога мне и тем, что по ней я, как по книге, читаю о прошлых своих путешествиях. И когда мне приходится еще раз просматривать гнезда, собранные в различных частях нашей Родины, в моем воспоминании попутно воскресают то снеговые горы с сизыми скалами, то шуршащие на ветру тростниковые заросли, то пустыни и степи с ярким голубым небом и поющими жаворонками. Когда-то, изучая птиц, я побывал здесь и достал ту или другую кладку, которая и сейчас хранится в моей коллекции.
И вот однажды случилось необычайное происшествие. В моей коллекции вдруг появилось совсем неизвестное для меня гнездышко. С тех пор уже двенадцать лет оно лежит в картонной коробочке со стеклянной крышкой; сквозь стекло видны пять маленьких яичек. Чьи же это яйца, как они попали ко мне и почему, несмотря на существующие жесткие правила, они продолжают занимать место в моей коллекции? Вот об этом я сейчас и расскажу читателям.
Неизвестное гнездышко попало мне в руки в Уссурийском крае в 1939 году.
В ту весну, изучая местных птиц, я поднялся вверх по реке Большой Уссурке и поселился в небольшом русском селении. Отсюда я ежедневно ходил то на острова реки, поросшие шумливым лиственным лесом, то в молчаливую хвойную тайгу сопок. Однажды я поднялся на ноги еще до рассвета. Уложив в заплечный мешок завтрак и взяв ружье, я свистнул собаку и тропинкой направился вверх по Большой Уссурке. Еще царил полумрак, когда я, поднявшись на перевал невысокой сопки, остановился, чтобы сверху получше осмотреть окрестность. Сегодня мне хотелось использовать ясную безветренную погоду, чтобы исследовать горную территорию, расположенную к северу от маленького селения.
С перевала было хорошо видно реку. Светлой лентой она извивалась среди неподвижного величавого леса и уходила на запад. Впереди, в глубокой туманной низине, едва виднелся небольшой открытый участок, а на нем разбросанные в беспорядке домики. В этот ранний час природа еще не успела проснуться: дремал лес, не было слышно дневных голосов. Только внизу, на каменистых перекатах реки, журчала вода, в хвойном лесу куковала кукушка, да где-то вдали глухо кричал рыбий филин. Вволю насмотревшись на эту картину, я спустился к селению, перешел лесной ручеек и, придерживаясь его, стал подниматься по склону. Когда я, наконец, достиг вершины сопки, стало совсем светло, над лесным простором поднялось солнце — наступил яркий весенний день.