Записки натуралиста
Шрифт:
Он был необычайно строг и требователен к себе и своим работам. К публикации он допускал только совершенно безупречный материал и факты, которые проверял всесторонне. То, в чем он не был уверен, могло годами ждать окончательного подтверждения: Евгений Павлович считал, что лучше промолчать, чем говорить предположительно. Никаких домыслов, никаких гипотез – только проверенные факты! Вот почему его работы составляют золотой фонд отечественной орнитологической литературы. С годами их значение не снижается, а скорее возрастает.
Птиц Евгений Павлович знал отлично. Он мог безошибочно назвать любую птицу, увидев ее даже мельком или услышав голос. Загадок для него почти не было. Особое мастерство, какое-то почти сверхъестественное чутье проявлял он при отыскивании птичьих гнезд, и в его коллекции были кладки, которых ни до, ни после него не находил никто.
Евгений Павлович был выдающимся коллекционером. За свою жизнь он собрал богатейшую коллекцию птиц, большинство которых хранится сейчас в Зоологическом музее МГУ. Среди этих коллекций – уникальные экземпляры, ценность которых не определишь никакими деньгами.
Евгений Павлович был человеком в высшей степени своеобразным. Он не относился к категории людей, про которых говорят «широкая натура», «душа нараспашку». Нет, скорее он был замкнут, молчалив, как-то болезненно насторожен и недоверчив при первом знакомстве. Но вот вы заговаривали с ним о птицах – и все менялось: в его глазах возникала такая теплота, такой свет, такая радость, что всякая неловкость и натянутость первых минут таяла, уходила бесследно. Завоевать дружбу Евгения Павловича было нелегко, и «паролем» к ней были птицы. Он жил аскетом, не требуя для себя комфорта. Те, кто бывал у него дома, помнят коммунальную квартиру в старом доме, где собственное «жизненное пространство» Евгения Павловича ограничивалось небольшой комнатой. Письменный стол, постель, шкаф с книгами, коробки с коллекциями. Спартанская обстановка. А модная мебель и прочие атрибуты современного быта – зачем они были ему? Зато сколько захватывающих споров, сколько увлекательных рассказов слышали эти стены! Когда годы и здоровье наложили ограничения на его дальние поездки, для нас, молодых московских орнитологов, стало обычаем привозить что-нибудь особенно интересное для Евгения Павловича. Благодарный взгляд его был для нас лучшей наградой.
Евгений Павлович очень любил охоту и все, что с ней связано,– ружья, собак, сами поездки. Однако и в отношении охоты Евгений Павлович вел себя не так, как все. Для него охота была почти исключительно средством тесного общения с природой. Да и сама охота всегда выглядела как-то несерьезно: убьет он осенью пару чирков или вальдшнепа на весенней тяге – и счастлив целую неделю. Никогда он не участвовал в облавных охотах на лосей или кабанов, никогда не ездил в угодья, по-настоящему богатые дичью, хотя его нередко приглашали в благоустроенные хозяйства. Стрелял он великолепно, но демонстрировал свое искусство обычно только при охоте на бекасов, да на перепелов в Крыму. Зато говорить о ружьях и собаках, об охотничьих традициях мог часами. И, слушая его, каждый понимал, что дороги Евгению Павловичу не выстрел, не дичь, а вся атмосфера очередного выезда на свидание с природой.
Многогранность таланта Евгения Павловича особенно ярко блеснула, когда он попробовал свои силы в научно-художественной литературе. «Записки натуралиста», неоднократно переиздававшиеся и переведенные на иностранные языки, – это действительно глубоко художественное произведение. Это подлинный гимн животным, дальним дорогам, родным русскому сердцу местам. Это гимн научному поиску, радости открытия, долгой и трудной экспедиционной работе. Немало жизненных путей определила эта книга, немало людей привела в науку или, во всяком случае, открыла им глаза на природу.
Да и не только это. «Записки натуралиста» – это страницы истории, живые, бесхитростные, подчас наивные, но удивительно выразительные и предельно простые. Они с необыкновенной силой дают нам возможность почувствовать, ощутить, увидеть прошлое. А знать прошлое необходимо, чтобы еще «больше любить настоящее.
В. Е. Флинт, профессор, вице-президент Всесоюзного орнитологического общества
ОТ АВТОРА
Есть люди, каждая беседа с которыми оставляет неизгладимый след. Именно таким человеком и был мой учитель, профессор Борис Михайлович Житков. Когда я поступил в Московский университет, он читал курс зоологии позвоночных, много писал научных и научно-популярных статей, книг и как-то совсем незаметно руководил работой многих студентов.
– Знаете, друзья,– однажды во время беседы обратился он к нам,– за свою жизнь я написал ряд полезных книг, но интересно, что только с тех пор, как мой однофамилец Борис Житков издал свои увлекательные рассказы, я стал пользоваться особенной популярностью.
Года два тому назад меня остановил в нашем дворе маленький мальчуган.
– Это ты написал о слонах? – спросил он, глядя в упор.
– Нет, это другой Житков,– пояснил я.
Одно мгновение, казалось, мальчуган был озадачен моим ответом.
– Но ты Житков? – наконец спросил он.
– Да, Житков.
– И Борис?
– Да, и Борис,– ответил я.
– Ну, если ты Житков и Борис – значит, это ты написал о слонах,-безапелляционно заявил он.
Этот маленький эпизод из жизни старика-профессора, рассказанный нам между прочим, не пропал бесследно. Я понял, что необходимо уметь писать не только научные, но и научно-популярные книги. Ведь их прочтет и оценит не узкий круг специалистов, а масса людей, причем людей самых разнообразных профессий и возрастов. И хотя я не писатель, а научный работник, но, любя науку и вспоминая слова своего учителя, я решил в этой книге в доступной форме изложить те наблюдения над животными, которые вошли в мои научные работы.
Мое раннее детство протекало в Ленинграде. Когда наступало лето, наша семья выезжала на дачу, но жизнь за городом почти изгладилась из моей памяти. Я хорошо помню только отдельные моменты. Как-то в воскресный день мы с отцом, вооружившись сачком и банками, отправились к небольшому пруду и, ловя тритонов и карасиков, провели на его берегу большую часть дня. Эта маленькая экскурсия живо сохранилась в моей памяти. В тот день я впервые услышал пение полевого жаворонка. Он взлетел недалеко от меня из травы, поднялся в голубую высь, и в течение долгого времени оттуда лилась чудная песня – ей, казалось, не будет конца. Много времени прошло с того дня, но и сейчас, когда бываю весной в поле, я вслушиваюсь в звуки, знакомые с детства, и пытаюсь отыскать в голубом небе маленького певца.
Несравненно лучше я помню свою жизнь в городе. Вспоминается скучная осень и сырая зима; небо, вечно затянутое серыми тучами; как сквозь сито, моросит мелкий дождь, плачут окна. Тускло было на улице, но дома я не скучал. Усевшись на кушетку, часами перелистывал толстые книги, рассматривал картинки и мысленно уносился на далекий юг, где, по моим понятиям, вечно блестело яркое солнце на голубом небе. Однажды отец приобрел десять томов Брема, и эти книги с изображениями разнообразных животных вскоре стали для меня самой большой драгоценностью. Уже в раннем детстве больше всего меня интересовали животные, их повадки и образ жизни. Недавно мне попала в руки моя детская тетрадка с наклеенными картинками. Она оказалась заполненной рисунками всевозможных зверей и птиц.