Записки о большевистской революции
Шрифт:
У большевиков эта демагогическая пропаганда вызывает беспокойство, но я решительно не верю в ее скорый успех в России, измученной долгим годом социальной лихорадки; в России, все более теряющей интерес к политической борьбе и готовой, похоже, со все большей легкостью покориться любой сильной власти, лишь бы она смогла восстановить порядок, потребность в котором более или менее осознанно испытывают все. Разумеется, я уже установил контакт, к великому возмущению некоторых, с основными лидерами анархистского движения. Как и большевики, они принимают меня по-товарищески и говорят со мной со всем откровением. Пока что всё интеллигенты с сумбуром в голове; в сравнении с ними самые поверхностные большевики кажутся истинными философами. Вся их деятельность практически и по сей день сводится к захвату, а иногда и разграблению богатых особняков, какие еще есть в Москве. Так, черная гвардия недавно захватила особняк князя Горчакова — дом Карителенко, — где я поселился. Анархисты, соблазнившись
Большевики чрезвычайно жестоко карают анархистов за их разбой. Расстреливают без шума, но безжалостно. Анархистское движение было бы безусловно безобидным, если бы его не поддерживали деньгами и людьми некоторые реакционеры.
Дорогой друг,
Русские буржуа внимательно следят за ходом немецкого наступления на Западном фронте. Многие из них с плохо скрываемым, а некоторые — и с нескрываемым глубоким удовлетворением отмечают, что англичане и французы почти, как и русские, не способны противостоять сокрушительному натиску войск противника. Бесполезно доказывать им, что только их пораженчество и трусость обеспечили немцам возможность полностью сконцентрировать свои силы на нашем фронте. Они не желают понимать эти аргументы. По сути, они надеются, что победа Германии обеспечит всеобщий мир, свержение революционного правительства и реставрацию монархии. В России, кстати, события на фронтах рассматривают сегодня исключительно с точки зрения их возможного влияния на русскую революцию. Промышленники, банкиры, служащие все очевиднее переориентируются на Берлин и постепенно отходят от опасных демократических западных союзников.
Дорогой друг,
Признак времени: буржуазные газеты, публиковавшие раньше лишь союзнические сводки, печатают сегодня немецкие сообщения. Большевистская пресса, не публиковавшая никаких военных сводок, печатает сегодня союзнические сводки, и только их.
В большевистских кругах с тревогой следят за наступлением немцев; самые дальновидные из большевиков понимают, что всеобщий мир, если он будет заключен на приемлемых условиях, повлечет за собой пересмотр Брестского договора и, наоборот — германская победа окончательно закрепит мир, заключенный как временный, и приведет к падению революционного правительства. Большевики же сегодня меньше, чем когда бы то ни было, настроены терять власть. Во-первых, потому, что многие из них почувствовали тот самый вкус к власти, который, какую страну ни возьми, развратил столько честнейших людей и опорочил столько идей!
Во-вторых, до последнего времени деятельность большевиков — они это осознают — была исключительно и чересчур разрушительной. Если бы большевики продержались лишь две недели, их бы обвинили в том, что они до основания разрушили старый мир и не стали претворять в жизнь идеи, которые обеспечили им победу. Но они правят страной уже четыре месяца. Старое общественное здание в развалинах. Нужно строить новый город. Первые постройки, возводимые в соответствии с абстрактной доктриной, рухнули. С замечательной гибкостью Ленин и Троцкий сумели приспособить эти слишком теоретические принципы к реальности, насколько это возможно, чтобы не быть обвиненными своими сторонниками в предательстве. Поистине их усилия, направленные на то, чтобы понять и быть понятыми, громадны. Они одержимы своим новым детищем. Они надеются, они имеют все права надеяться, что через три или четыре месяца они создадут новое и жизнеспособное государство.
Их мистическая вера в мировую и немедленную социальную революцию ощутимо поколеблена. Все более очевидная империалистическая сущность немецкого социал-демократического большинства приводит их в отчаяние. Они понимают, что советскому режиму, если он будет существовать, безусловно, придется по крайней мере несколько лет считаться в Европе с капиталистическими и буржуазными правительствами. С другой стороны, они отдают себе отчет в том, что советский режим сможет выжить лишь при условии, если самые опасные враги революции не добьются в войне полной победы. Большевики осознают качественные различия между германским империализмом и империализмом союзнических стран, и потому они горячо заинтересованы в сопротивлении Антанты германскому империализму. Да, они понимают, что союзники придут на помощь России не бескорыстно, не из горячей любви к большевизму, но окажут ей помощь хотя бы потому, что германское господство в России приведет к нарушению европейского равновесия в пользу Германии и в ущерб Антанте. Поэтому сегодня — и совершенно искренне, я в этом убежден, — они желают победы союзников, которая позволит заключить всеобщий мир, пересмотреть Брестский договор — не для того, чтобы расчленить и разделить Россию на сферы влияния, — но для того, чтобы восстановить Россию, сильную и независимую. Они хотят существовать. И они будут существовать, если союзники им помогут, — забыв все ослепляющие, безусловно обоснованные, опасные обиды, приступят к сотрудничеству с советским правительством, отринув сковывающий их действия страх перед ним. Решительно, нужно выбирать. Либо сотрудничать в военной области с большевиками и тем безусловно укрепить их политическую власть и позволить им создать глубоко демократическое, жизнеспособное русское государство, противостоящее германскому милитаризму, либо покинуть большевиков на произвол судьбы. В последнем случае, кажется, ясно, что их очень быстро растерзают внутренние противники, настроенные в высшей степени прогермански и, ни на минуту нельзя об этом забывать, поддерживаемые противником внешним.
Дорогой друг,
Итак, как нетрудно было представить, союзнические послы застряли в Финляндии, за исключением английского поверенного в делах, который, будучи менее остальных обремененным семейным скарбом, сумел пробраться через заслоны. Теперь послы вновь в России. Возвращение было довольно жалким, без изящества, как и отъезд. Похоже, они хотят обосноваться не в Москве, а в Вологде. Троцкий задал мне этот вопрос с иронией и любопытством, хотя и утверждает, что не испытывает никакого желания вновь встречаться с нашими дипломатами, от которых до сего времени он слышал исключительно малоприятные заявления. Для отъезда из Петрограда эти господа воспользовались предлогом германской угрозы столице. Воспользуются ли они этим же предлогом применительно к Москве? Найдут ли какую-то другую причину? Я, безусловно, нанесу вместе с генералом Лавернем визит г. Нулансу, чтобы информировать его о положении в той мере, в какой он пожелает меня выслушать. Ибо уже давно я отказался от всякой инициативы в этой области и отчаялся быть понятым нашим послом. Слишком очевидна несовместимость в нашем образе мыслей; я говорю об этом с полным смирением, и хотелось бы верить в их совпадение или даже в возможность взаимопонимания. Я все более чувствую, что смогу успешно работать только с тем, кто его сменит. Но эта смена не спешит.
Важный вопрос — безусловно, вопрос о японской интервенции.
Я вновь утверждаю, что мы должны добиться от правительства Советов согласия на эту интервенцию на определенных условиях; по сути, необходимо:
1. Чтобы эта интервенция была не чисто японской, но межсоюзнической. Очевидно, что ее главным элементом будут японские силы и что содействие союзников в рамках того, что сможет предложить каждая из стран, будет иметь целью главным образом продемонстрировать согласие в рядах Антанты, не слишком пока очевидное, и успокоить большевистское правительство, которое не без оснований опасается вступления в Россию войск Японии, более близкой к немецкому империализму, чем к революционному правительству.
2. Чтобы союзники гарантировали Советам, что это сотрудничество будет чисто военным, что за ним не последует никакого вмешательства во внутренние дела России, что оно будет сотрудничеством «честным» (выражение Троцкого), то есть мы не возобновим раскольническую и контрреволюционную деятельность, какую, как, безусловно, ошибочно утверждают большевики, якобы проводили некоторые союзники на Украине, на Дону и т. д.
3. Чтобы большевики точно знали, какую цену — территориальную и экономическую — им придется платить японским дельцам.
Необходимо иметь в виду, что большевикам нужно большое мужество, чтобы согласиться на эту интервенцию. Вполне вероятно, что, едва она начнется, Германия, заподозрив неладное, будет посылать большевикам ультиматум за ультиматумом и начнет наступление, которое при нынешнем полном разложении русской армии очень быстро приведет к взятию Петрограда и Москвы, иначе говоря, лишит нынешнее правительство рабочей массы, ее главной опоры. С другой стороны, учитывая плохое состояние Транссибирской дороги, переброска японских войск будет проходить крайне медленно, и значительная армия сможет быть собрана не раньше, чем через несколько месяцев.
Исправно воздержусь от самонадеянных рассуждений о высокой политике, но мне представляется, что в Париже, в Лондоне и в Вашингтоне с началом немецкого наступления стали лучше осознавать необходимость этого усилия на Востоке; с другой стороны, мне кажется, что с того момента, как решение о неминуемой межсоюзнической японской интервенции будет принято, Центральные империи почувствуют справедливое беспокойство за будущее и станут сговорчивее.