Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века
Шрифт:
и — и
толпа „платочков и „картузов лабазного типа стояла вне храма и уговаривала идущих в храм идти в Спасскую церковь, „где, слава Богу, пока все по-старому”. Когда священник попросил вести себя в церкви потише, тихоновцы устроили ему форменный кошачий концерт. Но священники были уже достаточно обстрелянными и продолжали службу под гомон тихоновцев. Всенощная была благополучно доведена до конца». Обновленцы были ребята крепкие, но этот эпизод свидетельствовал о нравственном упадке в среде прихожан, оскорблявших своим поведением святость храма. Малодушие одних и слепое ожесточение других подрывали устои церкви, и только подлинные подвижники из духовенства могли остановить разрушительный напор.
В Петрограде были такие люди. Об одном из них, священнике Михаиле Яворском, вспоминал А. Э. Краснов-Левитин. В 1910 году отец Михаил стал настоятелем церкви Святой Екатерины на Кадетской линии Васильевского острова и «принял на свои плечи всю тяжесть приходской работы: был постоянным гостем дворницких, чердаков, подвалов... этот красивый, стройный батюшка с академическим значком, с тонким лицом интеллектуала». Отец Михаил был женат на Вере Философовне Орнат-ской, дочери настоятеля Казанского собора, расстрелянного в 1918 году. Во время церковных изъятий Михаил Яворский принял сторону патриарха, считая их святотатством. После казни митрополита «из лавры изымались мощи Св. князя Александра Невского. Испуганная, дрожащая братия лавры смиренно молчала... И тут поднял свой голос настоятель Екатерининского храма: „Своими руками, своими руками отдаете вы святыню наших предков. И на вас падет ответ за поругание святыни”». Тогда его слова поразили общину смелостью, а позже — прозорливостью. Такие люди были твердыми как алмаз, но церковный мир расплывался под ударами власти и давлением обновленцев как глина.
Сослуживавшие отцу Михаилу в церкви Святой Екатерины примкнули к обновленцам, и ему пришлось уйти из храма. Он продолжал совершать службы в домах прихожан. «На бульваре по Среднему проспекту, — писал Краснов-Левитин, — можно было видеть десятки собравшихся простых женщин — баб в платочках... „Отец Михаил сейчас выйдет: он в этом доме сейчас молебен служил”. И действительно появляется отец Михаил в белой рясе, всегда без шляпы, с развевающимися волосами, веселый и оживленный. Прихожане бросались к нему под благословление». В 1924 году его сослали на Соловки, а через три года освободили с запретом жить в Ленинграде. Отец Михаил поселился в Любани и изредка тайком приезжал в город, где оставались его жена и пятеро детей. В 1930 году его вновь арестовали и приговорили к десяти годам концлагеря. По словам Краснова-Левитина, «тогда это была редкость: обычно давали три года... Он был заключен в лагерь на Беломоро-Балтийском канале. „Он был как ребенок; только молился: во всем полагался на Бога”, — вспоминает московский священник, бывший
с ним в заключении. Никому в точности не известна его судьба». Жене отца Михаила пришлось фиктивно развестись с ним, чтобы избежать высылки, семья голодала и бедствовала. Матушку Веру не брали даже на черную работу, соседи следили за тем, кто ходит к опальной семье, но бывшие прихожанки, «платочки», делились с голодавшей семьей чем могли. Вера Философовна Яворская умерла в блокадном Ленинграде, судьбы ее детей неизвестны. Надо помнить, что уцелевшие и разрушенные храмы Петербурга были местом подвижничества и началом мученического пути лучшей части его духовенства.
Разграбление церквей стало еще одним уроком власти народу на тему: «Что такое хорошо и что такое — плохо», — с этого времени участились грабежи в храмах, воры добирали то, на что не польстились комиссии по изъятию. Вот несколько выдержек из «Красной газеты»: в марте 1923 года «вторичное ограбление Исаакиевского собора» (по иронии судьбы Исаакиевскую площадь скоро переименуют в площадь Воровского); в апреле ограбили мечеть, украли ковры и кружки для пожертвований. В марте 1924 года «при ограблении Троицкого собора (Александро-Невская лавра) был, в частности, похищен крест с частицей мощей Иоанна-воина. Воры бросили крест с мощами в Обводный канал»; в июне «был совершен налет на Екатерининскую церковь на проси. Юных Пролетариев. Злоумышленники проникли в церковь и, собрав все ценные церковные предметы и несколько пудов серебра, намеревались уйти, но были замечены и задержаны». Замечательны эти пуды серебра — как их могла проворонить комиссия по изъятию? После таких сообщений граждане с особым интересом поглядывали на церкви. Они были открыты, там шли службы, но все заметнее проступали знаки грядущей мерзости запустения. Милиция сообщала: «Опять самогонный завод в Троицком соборе (на Измайловском проси.). Несколько времени тому назад в одном из склепов под Троицким собором был обнаружен самогонный завод... Сегодня наряд милиции приступил к обыску подвальных помещений собора. В одном из укромных уголков был обнаружен самогонный аппарат и принадлежности к нему». («Заводами» называли аппараты для изготовления самогона.) Позднее государство станет приспосабливать храмы под мастерские, цеха, склады. В 1936 году Краснов-Левитин заглянул в Екатерининскую церковь, в которой прежде служил Михаил Яворский: «Что я увидел: иконы, поваленные навзничь; гулким эхом раздавались грубые голоса», на месте царских врат громоздилась груда грязных ящиков. Но некоторые храмы ждала еще более страшная участь. Церковь Воскресения Христова у Смоленского кладбища и сейчас выглядит по-особенному заброшенной, на ее стенах можно разглядеть щербины. Говорят, в начале 30-х годов здесь расстреливали людей и закапывали под стеной, поэтому трава здесь с тех пор особенно высока и густа.
До конца 20-х годов в городе сохранялись островки монастырской жизни. «Я утверждаю, — писал Краснов-Левитин, — что период с 1925 по 1932 год — период расцвета питерского монашества. Все корыстолюбивые, недобросовестные люди ушли — остались лучшие. Полулегальное, стесненное со всех сторон, ежеминутно ожидающее ареста и полного разгрома (что и случилось в феврале 1932-го), монашество отличалось чистотой жизни, высотой молитвенных подвигов». Официально монастыри упразднили, но их храмы не были закрыты, и возле них теплилась монастырская жизнь. На окраине за Обводным каналом, в Новодевичьем монастыре в 1929 году оставалось больше 90 монахинь; казалось, время застыло в их кельях с божницами, расшитыми полотенцами и с цветами на окнах. При монастыре обретался известный тогда в городе юродивый 1риша, к нему приходили за советом и помощью, а потом рассказывали о пророчествах «блаженного». Поток взбаламученной жизни обтекал стены монастырской обители, пока ее насельниц не арестовали и не отправили на погибель.
Советская идеология объявила реакционным весь прежний уклад жизни народа, мораль, религию и стремилась создать новые традиции. Ведь победа большевиков в России, по утверждению идеологов, открыла новую эру истории человечества. Как некогда мир был сотворен по замыслу Саваофа, так новое мироздание создавалось по законам теории Карла Маркса46: «Маркс... проникнув в душу статистических цифр, вскрыв все жилы исторической крови, разметав горы бухгалтерских записей, гениальным пером проколол набухший нарыв горделивой личности... Маркс разложил на химические элементы сложную массу капитала. Обнажил фигурку идеализма. Вытащил скальпелем дотоле только прощупывавшийся нерв... 1руп Маркса — костяк... И пять лет витает его тень над беспредельной — несмотря на злоухищрения врагов — Советской Россией, Марксистской Россией!» — так, с эпической мощью повествовал об «основоположнике» в 1923 году петроградский журналист А. Лешин.
Образ витавшего над Россией вселенского прозектора был жутковатым, пролетарии даже имени его верно не выговаривали: то Кар Маркас, то Карло-Маркс. И придерживались старых обычаев: венчались, крестили новорожденных, хоронили умерших по церковному обряду. Одним словом, главные события человеческой жизни — рождение, вступление в брак, смерть — сопровождались традиционными обрядами. С начала 20-х годов советские идеологи пытались заменить их новыми: вместо крестин, например, учредили «октябрины»(или «звездины»). Эти анекдотические, на наш взгляд, новшества преследовали важную цель — искоренение из жизни всего связанного с религией. В голосах пропагандистов «октябрин» была явственно различима угроза: «Устроить крестины — значит дать присягу воспитывать ребенка в духе покорности поповскому богу и, значит, в духе освященной этим богом верности буржуазным отношениям, — писал в 1924 году Юрий Ларин. — Священники всех религий пользуются отсталостью и темнотой, чтобы красть детей пролетариата для клеймения их своими крестинами, обрезаниями и окроплениями... Как помочь нашим рабочим и как охранить беззащитные существа от религиозного воровства?.. Попытка крестить потихоньку от матери или потихоньку от отца должна считаться уголовно наказуемым преступлением».
Показательные «красные крестины» проводили в клубах и народных домах. Автор книги «Октябрины» (1925 г.) Иван Сухоплюев так описывал новый обряд: «После вступительного слова председателя докладчик выяснил суть и значение революционных октябрин... Затем было передано приветствие родителям и подарок новорожденной Октябрине, а именно портрет тов. Ленина в трехлетием возрасте. При передаче портрета было указано, что тов. Ленин еще с девятилетнего возраста задавал матери вопросы о причинах крайнего неравенства, наблюдаемого в церкви среди молящихся. Революционная воспреем-ница, коммунистка преклонного возраста, приветствовала родителей. Секретарь Комсомола огласил анкету новорожденной и постановление о принятии новорожденной в местную комсомольскую организацию... Оркестр сыграл туш родителям, исполнил Интернационал. Местный хор из рабочих спел ряд песен».
Пропаганда нового обряда стала делом государственной важности, о нем выходили книги, публиковались статьи в центральных газетах. В 1924 году «Правда» сообщала, что «в селе Халайдове провели коллективные звездины — озвездили 15 детей сразу», и описывала октябрины в пасхальную ночь: «В лучшей одежде, какая имеется у них, пришли родители на собрание рабочих и рассказали о своем перерождении. „Сбросили мы с себя позорное пятно — дурман религии”... Первый этап — она [девочка] на руках комсомольца. Поднял ее вверх высоко. „Зачисляем в пионеры. Комсомольской ячейкой берем шефство над Розой”. И еще выше возносится Роза на руках секретаря райкома Захарова. Зал наполняется звуками боевой песни рабочих: дружно и с восторгом все поют Интернационал». В Питере тоже «октябрили» и «звез-дили» младенцев; в новогоднюю ночь 1924 года в клубе