Записки о Петербурге. Жизнеописание города со времени его основания до 40-х годов X X века
Шрифт:
— Да, мало видов на успех, но все-таки надо, все-таки надо начать; начало и пример принесут плоды.
Еще сейчас слышу звуки, интонацию — все-таки надо, — то сказал мне Кондратий Федорович Рылеев», — вспоминал А. Е. Розен.
Смутно и странно начинался этот день. И император, и заговорщики имели все основания для тревоги: Николай слишком хорошо знал, что у него мало безусловных, надежных сторонников, а члены тайного общества решили выступить, хотя «декабря 12-го поутру собрались депутаты от полков к Оболенскому. На вопрос его: сколько каждый из них уверен вывести на Сенатскую площадь, они все отвечали, что „не могут поручиться ни за одного человека”» (И. Д. Якушкин. «Четырнадцатое декабря»).
Ранним утром 14 декабря войска начали присягать на верность новому императору. И вновь разгорелись страсти: Николай или Константин? Полковые командиры зачитали офицерам отречение Константина и манифест Николая. В Московском полку, как и в других, готовились к присяге: «Александр Бестужев отправился один в казармы Московского полка, где все было уже готово к присяге: на дворе были выставлены знамена и налои. Бестужев пробежал прямо в роту своего брата (поручика Михаила Бестужева. — Е. И.), которая уже была в сборе, и начал уверять солдат, что их обманывают, что цесаревич никогда не отрекался от престола и скоро будет в Петербурге, что он его адъютант и отправлен им нарочно вперед и т. д.» (И. Д. Якушкин). «Не хотим Николая — ура, Константин!» — отвечали солдаты.
Улицы Петербурга заполнены горожанами, взволнованными, чего-то ждущими. Н. С. Голицын вспоминал: «...я, увидав множество народа у главных ворот Зимнего дворца, пошел туда. Я прибыл в то самое время, когда император Николай Павлович, верхом на лошади, объявил народу об отречении в его пользу великого князя Константина Павловича от престола и о своем вступлении на престол. Стоя в задних рядах народной толпы, неистово кричавшей „ура!“ и бросавшей шапки вверх, я не мог расслышать слов государя».
А неподалеку, на других площадях и улицах, тоже толпы и крики. Сохранился рассказ старика-полицейского, записанный в 1860-е годы литератором Н. А. Благовещенским («Из воспоминаний петербургского старожила»). В 1825 году этот человек служил помощником квартального надзирателя в Адмиралтейской части. Его простодушное повествование сохранило штрихи, позволяющие лучше представить происходившее в тот день: «Иду, я, братец ты мой, утром в квартал (полицейский участок. — Е. И.) , это 14 декабря... Смотрю я: народ это ходит. Ну что же? пусть его ходит... Пришел я в квартал... Вдруг слышим на улице крик. Говорят, что идут толпы разного звания людей и все кричат. Вот мы и вышли. Слышим, кричат: „Константина! Константина!”»
Воздух этого дня пронизан лихорадочным возбуждением, каким-то увлечением — оно захватывает многих. Солдатам довольно нескольких слов, приказа младшего офицера, чтобы выйти на площадь: «Приехавши в казармы и узнавши, что лейб-гренадеры присягнули Николаю
Павловичу и люди были распущены обедать, они (декабристы А. И. Одоевский и П. П. Коновницын. — Е. И.) пришли к Сутгофу с упреком, что он не привел свою роту на сборное место, тогда как Московский полк давно уже там. Сутгоф, прежде про это ничего не знавший, без дальних слов отправился в свою роту и приказал людям надеть перевязи и портупеи и взять ружья; люди повиновались, патроны были тут же розданы, и вся рота, беспрепятственно вышедши из казарм, отправилась к Сенату. В это время случившийся тут батальонный адъютант Панов бросился в остальные семь рот и убеждал солдат не отставать от роты Сутгофа: все семь рот, как по волшебному мановению, схватили ружья, разобрали патроны и хлынули из казарм. Панова, который был небольшого роста, люди вынесли на руках...
Почти в одно самое время с происшествием в лейб-гренадерских казармах происходило подобное в Гвардейском экипаже... Все его (начальника бригады. — Е. И.) убеждения оказались тщетными: офицеры сказали ему решительно, что они не присягнут, и сошли к солдатам, их ожидавшим. Лейтенант Кюхельбекер закричал: „Ребята, вперед, наших бьют!“... и весь экипаж двинулся, как одна душа» (И. Д. Якушкин).
Все планы декабристов, составленные накануне восстания, сбивались и рушились с первых шагов. Чего стоит, например, «поход» поручика Н. Панова и его лейб-гвардейцев на Сенатскую площадь! М. А. Бестужев писал в воспоминаниях «Мои тюрьмы»: «Панов повел их через крепость, в это время он мог бы овладеть ею, и, вышедши на Дворцовую набережную, повернул было во дворец, но тут кто-то сказал ему, что товарищи его не здесь, а у Сената, и что во дворце стоит саперный баталион. Панов пошел далее по набережной, потом повернул налево и, вышедши на Дворцовую площадь, пошел мимо стоявших тут орудий, которые, как говорили после, он мог бы захватить». Этот «кто-то», сказавший поручику Панову, где стоят его товарищи, был, очевидно, император Николай.
О действиях Панова и его солдат вспоминал и автор «Записок декабриста» А. Е. Розен: «Перебежав через
Неву, они вошли во внутренний двор Зимнего дворца, где уже стоял полковник Геруа с батальоном гвардейских саперов. Комендант Башуцкий похвалил усердие гренадер на защиту престола, но люди, заметив свою ошибку, закричали: „Не наши!“ — и, повернув полукружием около двора, прошли мимо государя, спросившего их: „Куда вы? если за меня, так направо, если нет, так налево!” Кто-то ответил: „Налево!” — и все побежали на Сенатскую площадь врассыпную и были помещены внутри каре Московского полка». Итак, несколько сотен лейб-гвардейцев со своими командирами на пути могли исполнить важнейшие задачи плана декабристов: от захвата Петропавловской крепости — до захвата или убийства императора (возможность этого обсуждалась накануне восстания, но на сей счет не было единодушия). Вместо этого они слепо рвались на Сенатскую площадь, минуя все, в том числе и пушки, из которых по ним станут стрелять через несколько часов.
Образ Петербурга — города, в котором скрытые силы могут закружить, обольстить, погубить человека, — хорошо известен в русской литературе. Он даже стал расхожим штампом, но имеет ли он отношение к реальности? Очевидно, имеет: люди, наделенные обостренной чуткостью, описывали эту реальность на ином, более глубоком уровне.
Как же описать 14 декабря на Сенатской площади? Множество свидетельств, исследований подробно воспроизводят ход событий, но объясняют отнюдь не все. А главное, за событиями проступает сюжет, который сродни скорее прозе Гоголя, а не многотомным исследованиям: «Как странно, как непостижимо играет нами судьба наша! Получаем ли мы когда-нибудь то, чего желаем? Достигаем ли мы того, к чему, кажется, нарочно приготовлены наши силы? Все происходит наоборот... Как странно играет нами судьба наша! Но страннее всего происшествия, случающиеся на Невском проспекте...» (Н. В. Гоголь. «Невский проспект»). И случившееся 14 декабря 1825 года на Сенатской площади, добавим мы.
На площади выяснилось, что не все участники восстания в сборе. Ждали С. П. Трубецкого, диктатора восстания, но его все не было. Зато в рядах правительственных войск, окруживших мятежные полки, оказалось немало офицеров, принадлежавших к тайному обществу. Так, перед каре Преображенского полка, в котором находился император Николай, стояли орудия под прикрытием взвода кавалергардов под командой поручика И. А. Анненкова. Анненков — член Северного общества (вероятно, читателю памятна романтическая история его брака с Полиной Гебль).
Итак, одних членов тайного общества на площади нет, другие, по неведению или нерешительности, оказались в стане противника. Видно, 14 декабря суждено стать днем трагической путаницы: неожиданно мятежный дух овладевает людьми, до сих пор о бунте не помышлявшими. «Граф Грабя-Горский, поляк с георгиевским крестом, когда-то лихой артиллерист, потом вице-губернатор, а в то время находясь в отставке, был известен как отъявленный ростовщик. Он не принадлежал к Тайному обществу и даже ни с кем из членов не был близок. Проходя через площадь после присяги в мундире и в шляпе с плюмажем, по врожденной ли удали или по какому особенному ощущению в эту минуту, он стал проповедовать толпе и возбуждать ее; толпа его слушала и готова была ему повиноваться. В это время тысячи народа толпились около набережной Исаакиевского собора и по другим местам площади. Командир гвардейского корпуса Воинов... приехал верхом на Сенатскую площадь, но не мог добраться до солдат Московского полка; народ, возбужденный Грабя-Горским, разобрал дрова, сложенные у Исаакиевского собора, и принял корпусного командира в поленья», — вспоминал И. Д. Якушкин.