Записки одессита

Свинаренко Игорь Николаевич

– Это непростой вопрос. Вопрос морального здоровья нашей семьи. Я пойду соберу семейный совет…

Бабушка вздохнула и, когда Витя уходил, перекрестила его, правда наизнанку, она же была католичка.

На следующий день Витя пришел в свой элитный дом на берегу, молча кивнул бабушке и пять минут гладил кота, лживо, как при настоящем любовном акте, шепча слова любви.

Покончив так с котом, то есть с притворными ласками, причем Витя отметил, что шерсть кота блестит, как соболий воротник его тещи, и от него разит дорогим шампунем, он кашлянул и начал разговор:

– Вы знаете, фрау Гюнтер, я поговорил с женой о нашем любимце. Я сказал ей, что вы бы хотели его иметь в вашем жилище. И что это важно для вас, и потому я буду тверд. Так она, услышав это, прорыдала

до четырех утра! Боюсь, что у нас будет конфликт. Конечно, это не вопрос денег, но, как бы то ни было, за двести дополнительных долларов в месяц я берусь ее утешить.

– А марки можно? – Бабушка метнулась к сейфу, времена были неспокойные.

– По курсу, само собой.

Курс был тогда как доллар к евро, только наоборот.

Когда бабушка дала Вите три сотенные бумажки с портретом юной Клары Шуман на каждой, тот застыл молча с немым вопросом на лице. Бабушка думала недолго:

– Двести это, значит, будет в месяц? Он, опустив глаза, смотрел в пол.

– Да-да, любимый кот, я сама понимаю…

Когда Витя шел домой с хорошей пачкой марок, он пытался вспомнить, кто из одесситов придумал для юморески фамилию Кошковладельцев, и решил, что Ильф и Петров, больше некому. Приняв такое решение, дальше он стал думать о приятном, к примеру, о том, что однушку в те времена можно было снять за 150 долларов, а купить за 7500. Таким образом, через три года, которые, как рассчитывал Витя, немка проведет в Одессе, до покупки квартиры не будет хватать 300 долларов. Витя нахмурился как делал всякий раз, когда его пытались ввести в убыток. У него так все сложилось в голове, что это именно немка вводит его в расход, отнимает 300 долларов, без которых он не сможет купить квартиру, как Бендер не смог купить стул на аукционе. При этом Витя забыл о том, что бабушка не отнимает у него деньги, а, напротив, дает, и что кот не его, и что квартир у него уже 14 или 15, он сбился со счету, – но на бабушку он смотрел очень пронзительно своим внутренним взором. Что же, он был настоящий бизнесмен, а у них у всех такое внутреннее устройство. Не имея бесконечного чувства своей правоты, нельзя разбогатеть…

Так прошло три года. Кота Витя уже не узнавал. Тот страшно потолстел и стал, казалось, толще Вити. Он научился ссать где положено, он уже не срывал с себя колокольчик, привешенный к ошейнику, чтобы животное не могло подкрасться к птичке и сожрать ее; эти сумасшедшие европейские фокусы Витю раздражали, конечно, но куда было деваться? Кот перестал понимать Витины нежности и реагировал уже только на команды на немецком языке. Хотя, может, он теперь обнаглел и стал холодно выслушивать Витино вранье насчет теплых чувств, а что перестал понимать по-русски – так эмигранты часто это имитируют. Кот был уже одной ногой нерусский, он изрусел, это был как бы мутант, оборотень…

Немка любила кота всем своим одиноким девическим сердцем, этого невозможно было скрыть, тем более от Вити, который умело играл на двух самых, может, сильных струнах человеческой души – а это любовь и деньги. На любви можно неплохо заработать только при условии, что эта любовь чужая, не твоя.

Витя резонно рассудил, что на большой любви надо зарабатывать больше, чем на любви расхожей. И в какой-то момент пришел к бабушке и кашлянул. Бабушка немедленно вздрогнула и побледнела смертельной бледностью: Витин кашель означал для нее, увы, смертельную угрозу расставания с любимым существом. Ей дико хотелось кастрировать кота, но она гнала от себя эту мысль, чтобы это ее страстное желание не унюхал Витя и не забрал у нее животное, спасая его от поругания, от фашистской пытки. Хотя дело было всего лишь в справедливости, бабушка никогда не знала сладости разврата, а кот совершенно задаром и незаслуженно, как скотина, вел замечательную жизнь безнаказанного многоженства и отца сотен детей, которых топили в море добрые любительницы симпатичных трогательных котят… Эти мини-трупы («хорошо плывет эта группа

в полосатых купальниках») иногда всплывали ближе к пляжу, пугая нервных курортников, которые хорошо еще не знали, что вся городская канализация напрямую хлещет в самое синее в мире Черное море мое. Кастрировать, короче, кота – и он соединится со своей старушкой, самкой человека, навеки и честно.

Бабушка жила-жила себе, наслаждалась красотой романтического города и близостью с любимым существом. Идиллию иногда – не часто, впрочем, – нарушал Витя, который приходил, тихий и потерянный, бормотал, потупясь, но все равно отчетливо и разборчиво:

– Такое шикарное помещение… Рядом с морем… Приморский бульвар… Пушкин, Беня Крик, прочая романтика… Много желающих приобщиться, и все умоляют войти в положение. Но я, учитывая замечательное ваше поведение, готов продлить контракт, то есть я хотел сказать, склоняюсь к тому, чтобы вас не выселять до истечения контракта – как человек порядочный. Хотя что ж, инфляция, все дорожает… Тяжело…

Бабушка каждый раз молча добавляла кэша из своих сбережений.

И наконец наступил страшный момент: немецкий контракт закончился. Витя пришел принимать дом от своей жилички. Он был хорошо подготовлен к встрече, свою последнюю речь перед котолюбивой старой немкой он всю последнюю неделю репетировал перед зеркалом, особенно оттачивая паузы, пустота которых была убийственна. Речь его была выдержана в фальшивой стилистике директора школы, который провожает постылых выпускников на последнем звонке:

– Вот и настал этот миг, волнующий и одновременно радостный для вас…

Он имел в виду, что бабушка поедет как-никак на родину. Но дальше про кота: обе высокие договаривающиеся стороны понимали, кто тут главный ньюсмейкер.

– У нас в семье проблема… Денис, мой сынок, вырос и теперь почти не бывает дома. Жена одна целыми днями, ей так одиноко и тоскливо, ей не на кого больше тратить свое большое сердце. Конечно, она могла б сходить сделать себе маникюр и съездить на седьмой километр купить пару туфель… Были б деньги… Хотя не в деньгах счастье. А наш маленький ребенок, я хочу сказать – наш котик, наша любовь, хоть как-то скрасит нашу тяжелую жизнь, полную труда… Вы как раз уезжаете, так что я наконец заберу кота.

Фрау зарыдала:

– Это невозможно! У меня нет никого, кроме него… Она рыдала у Вити на груди, он счастливо улыбался, стало окончательно ясно, что деньги не главное в жизни, что любовь выше, возвышеннее. Кот отработал не хуже, чем актер у Куклачева, он принес Вите не однушку даже, а двушку. Семнадцатую или восемнадцатую на тот момент, Витя никак не мог сосчитать точно.

Деньги и любовь – сложная тема, эти две вещи часто идут рука об руку, любовь и бедность навсегда меня поймали в сети. Витя вообщето поначалу думал сдать дом содержателю сети подпольных борделей, и деньги были б такие, каких немецкое правительство не заплатило, даже если б вопрос на самом высоком уровне лоббировала русская шпионка, состоящая при канцлере – как при Вилли Брандте. Но! Но. В 12 часов ночи в домике – да и во всем квартале – отключали воду, ну и что за бардак всухую? Бабушка на самом деле была спасением: она, ложась спать в 21.00, была убеждена, что вода подается круглые сутки..

Фрау оформила документы на вывоз кота. Впереди его ждало светлое будущее. Остающийся на самостштй Батькивщит Витя размышлял о том, что сам он, заслуженный человек, будет жить намного хуже, чем этот приблудный кот-самозванец! Витя уже устроил счастье многих людей, а теперь еще и этой ссаной скотины, которая покидала родину не моргнув глазом. Как одессит, как патриот своего города, он вспоминал тот день, когда задумывал было повесить кота, – получается, за грядущую измену родине! Животное фактически оскорбляло память героев, которые тут сражались в катакомбах и вообще. Но как-то обошлось без самосуда, и Витя радовался, что не взял греха на душу…