Записки одессита
Шрифт:
– А почему вы разрешаете бетон укладывать с такими параметрами?
Он перессал. И остановил укладку. Там такими вещами не шутят: вот номер страницы, вот параграф, вот такие-то вещи нарушены, если что – он потеряет license и пойдет в котлован, там как раз место освободилось, ха-ха. Я уехал чрезвычайно довольный собой.
На другой день приезжаю в офис, а там у нас работал такой Irish guy, и он меня спрашивает:
– Ты еще жив?
Я думал, это шутка, и даже в ответ улыбнулся. Меня же голыми руками не возьмешь, тем более на моей стороне закон, – я уже заметил, что они там свихнулись на соблюдении
Потом ко мне подходит Пол, мой шеф, берет меня за рукав и говорит:
– Ты все правильно сделал, мы должны очень внимательно следить за качеством бетона.
Но я при этом замечаю, что губы у него дрожат, а руки трясутся.
Ладно, думаю, старик размяк, он просто не в форме сегодня. Авось все само как-нибудь пройдет! Дел полно, я туда поехал, сюда, весь в суете, но что-то меня точит. Мрачная мысль какая-то зреет…
На следующий день в офисе один старый еврей мне говорит:
– Ты, конечно, все сделал как надо, но я так, для справки, хочу тебе сообщить, что бетон на твоем объекте не укладывают уже третий день, а каждый день старик Сопрано теряет тридцать тысяч кэша.
– А я при чем? Бумаги же не в порядке…
– Кому ты будешь рассказывать про бумаги? Сопрано? Ему дело представили так, что ты его долго ловил и вот поймал за руку. Из принципа.
– Перестань!
– Ну да. А на бетонный завод ты чего ломился и орал там? Зачем ксивой размахивал?
– Ты и это знаешь… Так что же мне делать?
– Чего ты ко мне пристал, идиот? Я тебе ничего не говорил.
– Постой, а откуда ты знаешь про тридцать тысяч? Неужели правда столько?
– Ничего не знаю. Все, все. И побежал прочь.
Я вспомнил почему-то, как на Зейской ГЭС, когда я работал третью смену подряд, перед пуском, я утратил бдительность – и меня зацепило арматурой по башке. Я получил сотрясение мозга, хотя был в каске. А сейчас у меня и каски-то не было. О как: я поссорился с самим Сопрано… Ездить по объектам при такой постановке вопроса не было никакого смысла. Пустая трата времени. И я зачем-то начал вычислять, сколько кэша Сопрано теряет в минуту. Я вдруг вспомнил, что у нас в соседнем отделе работает итальянец. Пошел, значит, к нему и начал было рассказывать про свою беду, но он меня тихим голосом прервал:
– Я в курсе.
– Ну так что ж мне делать?
– Тебе надо что-то предпринять.
– Так что, что?
Он пожал плечами:
– Ты сам должен с этим разобраться. Я всего лишь инспектор. Такой же, как ты.
Я представил себе, как меня в этом моем новом костюме укладывают в опалубку и заливают бетоном.
В Союзе у меня никогда не было такого приличного костюма – итальянского, кстати, не к ночи будь сказано.
Короче, я пошел к шефу и говорю:
– Пол, ну, в принципе там не такие большие нарушения… Зачем мы работы остановили? Можно было б и дальше
– Ты правда так думаешь? – спросил он радостно.
– Ну.
– Так иди пиши постановление! Ну там на параграфы какие-нибудь сошлись. Мы все-таки должны следить за качеством бетона…
Я написал бумагу, исходящий поставил, все как надо, иду итальянцу-инспектору показывать.
– Ну?
– Что «ну»? Подумаешь, бумага. Кому нужны бумаги… Ты должен сам позвонить Сопрано. Позвони, скажи, что это непонятка. Что ты не хотел ни на кого наезжать. А уж на него тем более.
– Дай телефончик.
– Ты что, дурак? Иди в приемной возьми.
– А он будет со мной разговаривать? Кто я такой?
– Ха-ха. Ты думаешь, он не знает фамилии парня, который его на такие бабки поставил?
Я звоню Сопрано.
Он отвечает спокойно:
– Мне тоже кажется, что это непонятка. Вижу, ты хороший специалист, ученый человек. Мы все практики, а ты шурупишь, нет вопросов. Я решил подумать о твоем будущем. Приезжай ко мне на завод, потолкуем, а потом сходим на ленч. Я приглашаю.
Я пошел хвастать итальянцу, как быстро я про все договорился. Он мне ответил грустно:
– Ты с этого завода не выйдешь.
– Это ты про concrete shoes?
– Нет, зачем же. Они сейчас взяли крупный заказ – бетонные блоки по восемь тонн, мост же новый строится. Ты станешь частью этого прекрасного города, ты будешь долго служить людям…
– Чё ты меня пугаешь? Какие блоки?
– Никакие. Слушай, иди, ты мне работать мешаешь.
Я опять не знал, что делать. В голове крутилась музыка Морриконе, мелькали картинки, где братва сидит за столом, а старушка мать накладывает всем пасту.
– А если тебя не забетонируют там, то тут выгонят с работы: City employee не имеет права ходить на ленч с контракторами, с этим у нас строго.
Короче, я опять пошел звонить:
– Ты знаешь, Джон, прости за-ради Христа, у меня проблема, сын заболел, а ты ж понимаешь, что такое семья…
Он ли не понимал.
На другой день было большое совещание, как раз приехали люди от Сопрано, так что я там специально выступил и сказал открытым текстом:
– Я хочу, чтобы были в порядке бумаги. А нос в вашу кухню никто совать не собирается.
Но спать спокойно я не мог и даже подумывал про бегство из Штатов. Мне казалось, что в Одессе Сопрано не сможет же меня достать… Лучше мне вернуться в Одессу и жить там в своей коммуналке, все просторнее чем в бруклинской могилке…
И тут вдруг мне привалило счастье: Сопрано арестовали. Его портреты улыбались мне с первых полос газет. Жизнь снова начала налаживаться. Я от счастья пил неделю, на работе меня понимали и задним числом оформили отпуск.
Там вышло так. Был такой Джон Готти, очень авторитетный дон. Его много раз судили, но посадить не могли, – на суде свидетели, как в кино, отказывались от показаний. Кончилось тем, что попался «лейтенант», правая рука Готти, парень по кличке Бык. На него повесили 19 доказанных убийств. Он сдал шефа по полной, за что его самого простили и спрятали в каком-то захолустье под чужой фамилией, по программе защиты свидетелей. Готти в тюрьме умер от рака. Потом и его сына посадили…
А ведь какая была семья!