Записки охотника Восточной Сибири
Шрифт:
Козлуха носит, как надо полагать, около восьми месяцев, так что в начале мая и даже конце апреля рождаются молодые козлята, по-сибирски анжиганы. Матка телится обыкновенно в закрайках, в мелкой поросли, или же в падушках под гривами; в сиверу же никогда не отелится. Она не приготовляет спокойного, мягкого логова, а приносит молодых прямо на траве или на мху. Перед родинами мучится, в особенности первопутина (первыми родами). Анжиганов рождается обыкновенно два, редко один и еще реже три, но зародышей в матке самки бывает более, иногда до пяти и до шести; зверовщики говорят, что они изводятся сами собой. Козлята родятся очень маленькими, весьма красивой наружности, красновато-буренькие, с желтыми пестрыми продольными полосками по бокам. Первые дни мать никуда от них не отходит и хитро прячет их в траве, между кустами, в густой поросли. Анжиганы скоро укрепляются силами и через неделю уже начинают ходить за матерью, сначала недалеко, но потом далее и далее, и, наконец, двухнедельные следуют за ней всюду, до начала гоньбы. С открытием же течки мать их нарочно отгоняет, и они живут отдельно одни, по мелким чащам, густым падушкам — словом, там, где не бывает козьей течки; это оттого, что если гуран найдет козлуху с детьми, то забодает их до смерти. По окончании же
Мать кормит молодых до тех пор, пока они в состоянии будут питаться травою, осиновыми и березовыми молодыми листочками. Когда анжиганы еще слишком малы и, несмотря на свои длинные ножки, не могут достать сосков матери, тогда последняя становится на колени и сосит их в таком положении. Козье молоко чрезвычайно густо и приторно сладковато. Только что родившиеся анжиганы уже настолько хитры, что сами прячутся в траву или кусты при малейшей опасности: они тотчас плотно припадают к земле, вытягивают шею и, приложив свои длинные ушки, лежат неподвижно, так что их увидать трудно, особенно в густой, высокой траве. Только волки и лисицы чутьем, без затруднения отыскивают несчастных и давят на месте. Когда же анжиганы подрастут и окрепнут, то прячутся так хитро, перебегая с одного места на другое, и бегают так скоро, что их и с собаками поймать трудно.
Голос козлят похож на отрывистый, однозвучный писк, почему и говорят, что анжиганы пикают. Писк, или пик этот, слышен только в то время, когда они голодны и зовут к себе мать или же когда чего-нибудь испугаются. Анжиганы, попав в руки охотника или в зубы собаки, пикают чрезвычайно резко, протяжно и как-то особенно жалобно. Если мать, оставив уже взрослых анжиган, как-нибудь позамешкается, то они ищут ее следом и потому нередко сами приходят к охотнику, который, убив их мать, позамедлит и начнет ее свежевать. Молодых козлят даже медведи, росомахи, рыси и хищные птицы истребляют во множестве. Жирный анжиган — лакомый кусочек; мясо его сочно, вкусно и питательно; недаром медведи так любят закусывать анжиганами. Пойманные молодые козлята скоро привыкают к человеку, делаются совершенно ручными и впоследствии, быв уже большими козулями, не убегают. Я несколько раз держал их и выкармливал на дому; они ели молоко, хлеб, капусту, свежий листовой табак, веники, сено, ягоды, грибы, даже зерновой хлеб. Часто случалось, козлята играли с моими охотничьими собаками, которые их не трогали, как домашнюю скотину. Козлята не пакостливы, не так, как зайчата, они не скачут на столы и диваны; вся беда, что жуют иногда бумагу, чего надо опасаться.
Стоит посмотреть, когда молодые анжиганы, не видя опасности, разыграются между собою на воле. Какая легкость, простота, свобода и грация в движениях!
Анжиган-бычок, или гурашек одного года, называется лончаком, двух лет — соякчен, а трех — третьяк, или просто гурашек; двухгодовая козлуха называется каякан. Понятно, что все эти названия заимствованы от туземцев. Соякчен в состоянии уже совокупляться с самками, равно как и каякан не отказывает своим поклонникам в супружестве.
Козлухи рогов не имеют. Гураны же безроги только зимою, потому что старые роняют их в ноябре, даже в конце октября, а молодые несколько позже; новые же рога начинают расти у них только перед масленицей, следовательно, несколько ранее, чем у изюбров и сохатых. Соякчен почти на двухгодовалом возрасте, получает первые прямые рожки, которые и называют здесь сойками; у третьяка же бывают первые небольшие отростки, но их более четырех не бывает, даже у самых старых гуранов. У диких коз, как у изюбров, молодые рога сначала мягки, покрыты пушистой кожей сероватого цвета, которая в конце весны лопается и спадает кусками, оставляя костяное вещество рога. Когда мягкие рога начнут твердеть и из сойков образуются отростки, а кожа (рубашка, сорочка) станет на них лопаться, то гураны сильно чешутся и скоблятся рогами об деревья, чтобы скорее сбросить лопнувшую кожу, которая, повиснув на рогах большими кусками, мешает им видеть и бегать по чаще. В это же время гураны страшно бодаются между собою, даже раздражительнее, чем в гоньбу; в бою они сильно пыхтят, так что их далеко слышно. Они редко сходятся между собою прямо лбами, как, например, домашние козы и бараны; напротив, они избегают этого и стараются нанести друг другу иногда смертельные раны в бок.
Гураны чешут об деревья и мягкие рога, но с большею осторожностью, чем затвердевшие; они боятся повредить роговое мягкое вещество и потому скорее скоблят лоб, чем рога. Рога около венчика или грозда имеют спай, или шов, по которому они и спадают каждую осень. От шва кверху, на самом стержне рога, бывают роговые же острые бородавки, или пуговки; они расположены обыкновенно спиральными рядами; по ним некоторые охотники определяют лета гуранов. Эти ряды бородавок придают рогу снизу вид терпуга; по остроте своей они заставляют промышленников быть несколько осторожнее с легкоранеными гуранами и не хватать их за рога голыми руками; в противном случае легко себе изуродовать ладони и пальцы, а пожалуй, и оставить на этих бородавках часть кожи. Однажды мне второпях случилось схватить легко раненного гурана за рога, хорошо, что это было в конце ноября месяца, следовательно, перед тем, как рога должны свалиться сами собою, и потому дело кончилось благополучно — я до крови ссадил себе руки, оторвав гурану оба рога, а он, вырвавшись от меня, бросился было наутек, но попался на зубы подбежавшей собаки. Сколько смеялись надо мной в то время промышленники и вместе с тем советовали никогда не хватать гуранов за рога, а в случае крайности ловить их за тушу или за задние ноги, но так, чтобы гуран, лягнув, не вышиб глаза.
В весьма редких случаях бывают и у козлух небольшие рожки; это уж не что иное, как игра природы. Зверовщики говорят, что такие козлухи никогда не чреватеют, всегда ходят яловыми, даже не совокупляются с гуранами. Так же редко встречаются и козьи князьки, т. е. козули совершенно белые или пеганые. О них в Сибири идут разные толки и выдумки. Одни говорят, что такую козулю следует убить во что бы то ни стало, по той причине, что она к добру; другие же бить не велят — худо будет. Суеверие есть общий недостаток почти всех охотников, не только сибирских промышленников, из которых некоторые не верят подобному вздору и равнодушно посмеиваются над простачками. Впрочем, таких очень немного. Еще реже встречаются козлухи и гураны с одним рогом; про этих выродков суеверные охотники рассказывают иногда презабавные вещи. Мне только раз случилось видеть однорогую козлуху, добытую в козьей пасти (ловушке), но поймавший ее охотник даже не повез домой свою добычу, а оставил в лесу, говоря, что она попала не на радость.
Дикие козы точно так же, как изюбры и сохатые, почти в одно с ними время, имеют подкожных, носовых и горловых червей. Сибиряки говорят, что во время пребывания носовых червей козуля бывает глухая; по-моему, она тогда не глуха, в точном смысле этого слова, но слышит хуже обыкновенного, и потому скрасть ее легче, чем в другое, свободное от угрей, время.
Зимою козы любят жить обществом; нередко они собираются в большие табуны, голов по сто и более. В пять, десять голов табуны нередки даже и в тех местах, где коз мало. Зимою трудно увидать козулю в одиночку, а летом никогда не встретишь табуна. Зимою старые и молодые гураны, козлухи и поматеревшие анжиганы — все вместе, летом же наоборот; в конце весны и начале лета, до гоньбы, гураны живут отдельно от маток; в это время они прячутся по чащам, живут в отдельных колках и только ночью выходят на чистые, луговые места. Напротив, осенью козлухи, оставив своих анжиганов, стараются сами спрятаться от отыскивающих их гуранов. Вот почему весною попадается на глаза и пулю более козлух, а осенью — гуранов.
Зимою волки на диких коз делают целые охоты, или, лучше сказать, облавы; собравшись несколько штук вместе и зная, что где-нибудь есть табун коз, они разделяются на партии: одна из них гонит козуль следом, а другая пускается смекать, или мастерить, т. е. забегает с боков и навстречу к несущимся козулям; козы, видя сзади и с боков неумолимые волчьи зубы, чаще всего разбиваются порознь и в одиночку или по две и по три бросаются в стороны и стараются спастись бегством, но увы! Волчьи ноги крепче козьих, мускулы первых упруже и далеко неутомимее, чем у последних, и бедные козы, выбившись из сил, скоро и легко достаются волкам. Даже один волк может загнать козулю до того, что она не в состоянии сделать ни одного прыжка. Страх у преследуемых волками коз так бывает велик, что нередко они забегают в селения, дворы, раскрытые бани, сени, гумна, даже заскакивают под телеги проезжих и, конечно, отделавшись таким образом от волчьих зубов, попадают под нож человека. Подобных примеров в Забайкалье найдется множество. Однажды мне случилось быть мимоездом в Букукунском казачьем карауле зимою; встав рано утром, я отправился во двор посмотреть своих лошадей, как вдруг увидал козулю, лежащую между домашним скотом около сеновала. Сначала я не обратил на нее никакого внимания, думая, что она ручная, хозяйская, прошел взад и вперед и, воротившись в избу, ни слова не сказал о ней хозяину. Как вдруг, немного погодя, слышу шум и крик ребятишек: «Усь, усь, Серко! Серко! Усь, усь, возьми, усь!..» — а потом и собачий лай. Все выскочили опрометью из избы и бросились к сеновалу. Я долго не мог понять, в чем дело, и тогда только догадался, когда услыхал предсмертный рев козули, которую собака схватила за горло. «Дедушка, а дедушка! — кричал чуть не во все горло вбежавший в избу суседский парнишко в одной рубашке и босиком. — Ваш-то Серко в вашем огороде сейчас козулю поймал, ей-богу поймал!» — «Чего ты глотку-то разинул, дурачина? — с досадой проговорил старик, оставшийся в избе на полатях и не замеченный мною ранее. — «Поймал, поймал, ей-богу поймал» — еще божишься, словно некрещеный! Эка диковинка, что козуля во двор забежала! Впервые, что ли?» Однако ж старик, как ни осерчал, а тихонько и кряхтя сполз с полатей, накинул старую шубенку и, шепча: «Слава тебе, господи! С нами крестная сила!» — поплелся из избы вслед за припрыгивающим мальчишкой, который, успев натянуть чьи-то сапоги и накинуть на себя чужую новую шубу, уж не думал о декабрьских морозах… За ними вышел и я посмотреть на пойманную козулю.
Зимою козули отдыхают не прямо на снегу, а разгребают его копытами до земли и тогда уже ложатся, согнувшись и поджав под себя ноги. Только раненые козули не разгребают снега, а, напротив, стараются лечь на него. Если будут испуганы несколько коз, ходивших вместе, то куда бросилась одна, туда побегут и все остальные, прыгая скачок в скачок. Огромные валежины им не преграда, козули легко их перепрыгивают: они делают иногда скачки до четырех и более сажен. Не подозревая опасности, козули ходят обыкновенно тихо или бегают мелкой рысью, но испуганные скачут и бегут с такой быстротой, даже на самые крутые горы, что трудно представить не очевидцу. Скачки их неровны, обыкновенно они пять-шесть прыжков делают небольших, а следующий проскакивают с удивительной легкостью высоко и широко.
След козули сходен со следом домашних коз и почти такой же величины, но дикая коза не волочит ног по земле, как дворовая. След гурана круглый, тупой, а козули — острый, продолговатый, узкий. Раздвоившиеся копытца на следу означают, что козуля ранена, притом раненая козуля таскает по земле ноги, что со здоровой случается только тогда, когда она ходит стельная последнее время.
Кал дикой козы сходен с овечьим или калом домашних коз, только шевячки козули несколько продолговатее и тоньше, а моча (урина) последней оставляет на снегу красновато-бурые пятна. Слух козули до невероятности тонок, обоняние остро, но зрение слабо. Поэтому козуля более верит уху и носу, чем глазам; малейший незнакомый шум, треск, стук, шорох уже заставляют ее бежать без оглядки. Если она почует запах охотника или какого-нибудь хищного зверя, хотя бы еще ничего не слыхала и никого не видала, тотчас бросается спасаться. Но глазам она не верит, как говорят промышленники, и если стоять неподвижно под ветром от козули, то она и в 10 шагах днем не отличит человека от пня и не убежит до тех пор, пока не пахнет на нее запахом или она заметит малейшее движение охотника. На этих-то данных и основана почти вся охота за дикими козами в Забайкалье. Опытный, ловкий промышленник в состоянии иногда скрасть несколько козуль на чистом месте, но подходя к ним с подветренной стороны в то только время, когда козули едят и, стоя не шевелясь или лежа на земле — когда которая-нибудь из стада поднимет голову. Недаром сибиряки называют козулю слепою, — пожалуй, и справедливо. Я знал двух таких промышленников, которые за пятьдесят сажен, иногда еще ближе, подбегали к козулям, по-видимому смотревшим в ту сторону, где находится охотник, и неудачи почти не бывало. Я часто спрашивал их, к чему они это делают, когда и без того расстояние так невелико, что можно стрелять не задумавшись. Ответ был всегда одинаков: «Гм, для чего же палить далеко, когда можно подойти ближе? Ведь козуля дика и слепа, да и разве не видно, что она смотрит не туда, куда бы следовало!»