Записки охотника Восточной Сибири

Черкасов Александр Александрович

Я уже сказал выше, что на белковье бьют всякого зверя, который навернется на пулю охотника, но этого мало — нужно еще кое-что прибавить. Если один промышленник из артели найдет где-либо свежий след кабана, изюбра, сохатого или медвежью берлогу и один не в состоянии пособиться с зверем, то он, придя на табор, тотчас объявляет находку товарищам своей артели, которая держит это в секрете, и никто из нее не скажет об этом промышленникам другой артели, и, избрав удобную минуту, сами отправляются на промысел. Но бывают и такие случаи, что если артель состоит из ребят молодых, малоопытных и вдобавок трусоватых, а найден медведь, тогда уже приглашаются промышленники из другой артели и лов делится особо. Надо заметить, что таких артелей, в которых не было бы хотя одного старого, опытного охотника, почти не бывает, но зато есть и такие охотники, которые, идя на белковье, первый раз взяли в руки винтовку; это ничего, большой обидой для артели не считается, потому что сибиряки понятливы и ловки: день, два, много три — они приучаются

и скоро не отстают от товарищей. Упомяну, что при сборе на медведя есть у промышленников много различных суеверных затей и поверий, но главные из них таковы: каждый молится усердно богу (всякий по своей вере), кланяется на все четыре стороны, как бы прощаясь с миром; потом зверовщики прощаются между собою и дают друг другу клятву, — как они говорят — клятьбу, в том, чтобы измены не было и трусу не праздновать. Опытные зверовщики тотчас узнают труса, который, боясь в душе, все-таки не хочет отказаться от участия в охоте из самолюбия и амбиции (странно, что сибиряки-простолюдины знают это слово), боясь насмешек товарищей. Такой человек при самом отправлении начнет изменяться в лице: то бледнеет, то краснеет, худо ест. А который только краснеет (красет), хорошо ест, потягивается, сжимает невольно кулаки, глаза его горят отвагой — о, тот молодец! На того можно надеяться, и действительно, замечания их на этот счет справедливы — ошибки нет. Скажу, что при настоящей сибирской охоте за медведями несчастия бывают чрезвычайно редко, они случаются только при неожиданных встречах не подготовившихся к этому случаю охотников, с беличьими зарядами, и в особенности при паническом страхе или же когда ходит много шатунов (медведей, не легших в берлоги; смотри описание медведя). Кстати, тут же сделаю еще некоторое замечание, что здешние зверовщики (русские, не говоря об инородцах), убив козу, кабаргу, сохатого и других снедных зверей, обыкновенно тут же на месте (если это возможно) разнимают добычу на части, раскладывают огонь, жарят печенку и легкие, а почки, пока они еще теплые, едят сырыми. Говорят, что зверовщики это делают по суеверному обычаю. К сожалению моему, я не мог дознать причины и основания. Но нельзя отвергать, что и сырые почки этих зверей довольно вкусны; отчасти не потому ли они и составляют лакомый кусочек для охотников?..

Если промысел на белковьё удачен, то зверовщики живут до тех пор в тайге, пока позволяет возможность; иногда они несколько раз выезжают за харчем (вообще съестные припасы, порох и свинец) и отвозят пушнину, а сами, снарядившись снова, опять отправляются на белковье.

Многие, а в особенности здешние инородцы, скупясь зарядами, или те, которые постоянно живут в лесу, как, например, орочоны, ловят белок в плашки и другие поставушки, устанавливая их на деревьях и на земле; ловушек этих я не видал, почему и не буду описывать.

Скупщики пушнины как хорошо знаю время отправления белковщиков на промысел, так еще лучше рассчитывают их возвращение, что обыкновенно бывает недели за две до рождества Христова. Закуп белки по деревням из первых рук редко производится на деньги, больше всего на красный товар. Вот тут-то и надо видеть всю недобросовестность мелких торговцев, в особенности жидов. Право, трудно верить, не быв очевидцем, их аферам и спекуляциям, особенно в отдаленных уголках обширного Забайкалья. Но нужда заставляет и хитрого сибиряка поддаваться на удочку меновщика. Вся дрянь, все гнилые товары из лавок сбываются по деревням на пушнину. Некоторые бессовестные торговцы поднимаются на непростительные штуки; так, например, многие красные товары значительной ширины они аккуратно разрезывают пополам вдоль и продают эти половинки за целое баснословной ценой. Сибиряки по обыкновению сначала крепятся и не поддаются, но видя наконец, что купец не спускает цену, из необходимости, что ли, но только разбирают товар. Другое бывает, когда два или три торговца в одно время пожалуют в деревню. Вот где поднимается конкуренция в полном смысле слова, так что смешно и досадно смотреть со стороны: промышленники крепятся, торговцы друг перед другом сбивают цену, и тогда, смотришь, выплывут на сцену эти тощие, гнилые половинки и прочие плутни — словом, все обнажится. Конечно, промышленники рады этому случаю, почему иногда нарочно выжидают такой оказии. Жаль, что не место описывать всю эту торговлю, но все же не могу не рассказать одного курьезного случая, который мне довелось видеть. В один пограничный караул Забайкалья, весьма бедный и удаленный от центра управления, состоящий всего из 8 или 9-ти дворов, жители которого занимаются и пропитываются единственно звериным промыслом, съехались два торговца почти в одно время и остановились у одного, более зажиточного, казака, где стоял и я на квартире. Конечно, в селении тотчас узнали о их приезде, и промышленники, сначала без пушнины, отправились к купцам понаведаться о цене. Торговцы не сказывали, а просили товар налицо. По-видимому, они были братья, но торгующие порознь. Я из-за перегородки строго наблюдал за их действиями. Сначала они долго разговаривали втихомолку, наконец пожали друг другу руки и разложили товары, вероятно согласясь выдерживать цену, а барыши делить пополам. В избе никого не было; я притворился спящим. Немного погодя пришли зверовщики с пушниной, набрались бабы, налезли ребятишки, так что в избе стало тесно. Купцы смотрели меха, торговались, друг друга не перебивая, и вместе с тем озирались на свой товар, вероятно боясь покражи. Я глядел в щелку и прислушивался к разговорам.

Не знаю чем — благообразием ли физиономии или лучшим обращением, но только один из торгующих привлек к себе промышленников, и они с пушниной более обращались к нему. Другому стало досадно, и он начал спускать цену со своих товаров. Благовидный торговец недружелюбно поглядывал и украдкой лукаво подмигивал товарищу, а вместе с тем сбавлял цену наравне с ним.

Сибиряки, вероятно, смекнули дело и по-прежнему обращались к благовидному. Противник, увидав одного зверовщика, махнул ему рукой и громко сказал: «Эй вы, рыжие усы, продайте мне белку, у меня товар славный, а у него гнилой, последний сорт…» Он еще хотел что-то сказать, но благовидный торговец подбежал к нему с сжатыми кулаками — началась перебранка, а потом и потасовка, по-русски!.. Народ раздвинулся, дал место ссорящимся, переглядывался между собою, насмешливо улыбался и, по-видимому, как бы желал успеха благовидному купцу. Товары попадали с лавок и перемешались; с полок полетела посуда, привезенная на продажу, и разбилась вдребезги.

Наконец благовидный одолел соперника, соскочил с него, сунул палец в рот и показал тому фигу; окинул глазами свои убытки, быстро подобрал черепки и бросил противнику в короб; потом обратился к присутствующим, встал в позу победителя, размахнул руками и громко, самодовольно сказал: «Пропадай наше все, а уж мы не поддадимся; сдавай, ребята, белку, всю приму!» — быстро поворотился на каблуках, опять показал тому фигу и преважно расселся на лавке.

Панфилыч (так величали противника) пожал плечами, зверски поглядел на благовидного и унизительно на окружающих, боязливо сложил товар с черепками и — уехал. Зверовщики сдали всю пушнину победителю довольно выгодно.

Бабы, видя такую снисходительность, бросились покупать гнилые обновы. Торг происходил таким образом: например, кто-нибудь из женщин требовал платок. Купец спрашивал: «В какую-с вам цену?»

Та сказывала. Он прямо, по своему усмотрению отрезывал какие-то красные, желтые, бурые и пеганые тряпки; впрочем, некоторые были с видом Московской железной дороги и с изображением каких-то неизвестных воинов и выбрасывал просительнице, получая деньги.

Возражений не было, покупательницы как-то машинально оставались довольными и уходили.

Одна бойкая, смазливая баба подошла к коробу, лукаво взглянув на благовидного, вытащила сама какой-то шейный платок таких цветов и рисунка, что описать невозможно, — помнится, что на середине платка было изображено что-то такое вроде солнца, а по бокам радуги, остальное не помню, она аккуратно и кокетливо повязала его на шею, самодовольно оглянулась на прихожан и спросила, что стоит.

— Пятнадцать серебра, — как бы нехотя, не глядя, отвечал купец.

— Что так дорого? — пищала караульская львица. — Возьмите семь гривен (на ассигнации), — и тряхнула медными деньгами.

— Так и быть, сударыня, уж для вас только — возьмите! — нисколько не смутясь, сказал благовидный.

Баба отдала деньги и преважно пошла в обнове…

Купец, конечно, воротил с барышом свои убытки на посуде и через день уехал.

Но я заболтался, надо кончить о белке. Белка очень крепка к пуле: если попасть в нее по животу и не задеть главных частей внутренности, как-то: легких, печени и проч., не говоря, конечно, о сердце, то она редко упадет с дерева и потребует другого заряда. Иногда кишки у нее все выпадут, а она все бегает по деревьям и, мучась сама, мучит и промышленника. Часто, тяжело раненная, падая с дерева, она поспеет пойматься когтями за ветви и останется на дереве, а легко раненная если и упадет с дерева, то сильно кусает неосторожных промышленников, которые стараются поймать ее руками.

В Забайкалье по добротности и пышности меха считается лучшею белкою аргунская. Хотя на нашем берегу реки Аргуни мало лесов, а следовательно, и белки, но за Аргунью, на китайской границе, бездна — не только белки, но и всякого зверя, что нашим пограничным казакам хорошо известно, и они крадше (то есть тихонько, воровски) не упускают случая, несмотря на всю строгость китайской пограничной стражи, воспользоваться этим богатством чужой стороны; даже многим зверовщикам китайская тайга известна лучше своей.

В торговом отношении беличьи меха делятся на три партии: 1-й сорт, самый лучший, — это бусая белка или серенькая с такого же цвета хвостом; 2-го сорта — черноватого цвета, несколько темнее бусой, с таким же хвостом; она не так красива, как первая, и не имеет такой же пышности меха; наконец, 3-й сорт — красноватая белка, или краснопухая, эта еще хуже предыдущей. Здесь есть общее название двум последним сортам белки: ее называют просто невыходной или туземным словом хараза [66] . Впрочем, есть много местных названий, так, например: подпаль и другие, ибо в строгом смысле слова невыходной белкой называют ту, которая рано убита и, следовательно, не имеет настоящей пышности меха.

66

У харазы мездра обыкновенно бывает темная, почему многие промышленники такие шкурки вымораживают, отчего мездра белеет, но опытные сборщики пушнины узнают подделку.