Записки охотника Восточной Сибири
Шрифт:
В июне месяце глухари линяют и в это время забиваются в такие дебри и трущобы, что их с трудом можно отыскать, — вот почему тогда их почти совсем не видно.
К августу линяние оканчивается и старые глухари начинают вылетать из своих вертепов на ягодники, но только рано утром и поздно вечером. В это время они крайне осторожны и пугливы. Копалухи после вывода молодых бывают чрезвычайно сухи, почему здешние охотники и говорят, что они иссиживаются на гнездах и хиреют от соболезнования по молодым копалятам, которых не только хищные звери, но и всевозможные хищные птицы истребляют в огромном количестве: даже ворон и тот ловит их себе на закуску. В 1864 году, в декабре месяце, выбирался я из розыскной партии по речке Черному Урюму. Меня окружала тайга в полном смысле этого слова на громадном пространстве от жилого места. Со мной был конюх из ссыльно-каторжных Алексей Костин, у которого была небольшая собачонка сибирской породы. Мы ехали порознь, каждый на небольших, едва сколоченных дровнишках. С трудом добравшись до места ночлега, я побежал на высокий и крутой берег, чтобы разгрести снег, приготовить табор и нарубить дров, а Костин остался на речке выпрягать лошадей и делать прорубь. Раздевшись, я уже порядочно вспотел от тяжелой работы и только хотел развести огонь, как вдруг услыхал крик своего товарища: «Барин, барин! скорей, скорей иди сюды да винтовку, винтовку с собой бери!» Не зная в чем дело и несколько оробев,
Теперь постараюсь познакомить читателя с сибирской охотой за глухарями. Прежде всего я должен сказать, что сибиряки охотятся за ними мало; нечего и говорить, что они не знают охоты с легавой собакой на молодых глухарей. Даже сибирские кочевые туземцы — орочоны промышляют глухарей только весною на токах, но, живя постоянно в лесу, бьют их и во всякое время года, но не отыскивая их нарочно, а случайно с ними встречаясь.
И то туземец выстрелит в глухаря только тогда, когда он не промышляет зверя; на зверовье же он не обратит на глухаря никакого внимания и пройдет с винтовкой, как будто мимо вороны. Несмотря на это, я все-таки скажу несколько слов о летней глухариной охоте, которая чрезвычайно заманчива и прибыльна. Для этого нужно иметь такую собаку, которая гоняет и лает на дичь, то есть такую, на которую при другой охоте всякий горячий стрелок не пожалеет заряда и убьет при первом же случае, при первой досаде. В конце июля и в августе месяце молодые глухари бывают чрезвычайно смирны; лишь только их найдет собака и вспугнет, как они тотчас садятся на деревья и, прижавшись на ветках, постоянно заглядывают вниз на лающую собаку. Даже без собаки их можно перебить всех. Вся штука в том, чтобы при самом начале отыскания дичи удалось убить матку, которую в это время жалеть незачем, ибо молодые уже настолько велики, что и — без матери жить могут. Следовательно, первый выстрел, если только возможно, должен быть по матери выводка; убив ее, молодых перестрелять уже легко, потому что они, сделавшись сиротами, далеко не улетают, а больше сидят на дереве и только прячутся в мохнатых ветках. А для этого нужно иметь привычку и уменье следить за летящей птицей в лесу да бойкий глаз для отыскания ее на мохнатом дереве. Если же не убить матери, она тотчас улетит и уведет за собой всех молодых, так что их, пожалуй, и не отыщешь; если же и найдешь, то во второй раз они улетают дальше и на деревья садятся редко, а больше падают на пол — прячутся и лежат так крепко, что нередко собаки ловят их на месте. Вот почему первый выстрел и должен быть по матери, что и нужно принять за правило в этой охоте. Нередко случается убивать по два и по три копаленка на одном дереве — так крепко они сидят и таятся от охотника; дескать, одного-то он убил, а меня-то, верно, и не видит. В этом случае нужно стрелять того, который сидит ниже. Очень часто бывает, что рабочий люд убивает глухарят, сидящих на нижних сучках деревьев или в мокрой траве, палками. Молодые чрезвычайно хлипки на рану, так что их можно стрелять даже мелкой дробью. В это время выводки глухарей держатся преимущественно по лесистым марям на ягодниках и в колках около речек, особенно в жаркие дни. Позднее определенного времени молодые уже делаются взрослыми глухарями и бывают сторожки. Большие копалята чрезвычайно вкусны; они мягки, сочны и жирны.
Не могу не рассказать здесь одного случая, который я и до сих пор объяснить себе не умею. В 1858 году я служил в Лунжанкинском золотом промысле. В конце июля была страшная засуха и промывки золота не было. Однажды утром, часов в девять, пришел ко мне рабочий Соколов и сказал, что сейчас, проходя мимо одного колка, лежащего недалеко за промыслом, он видел целый выводок глухарей.
День был праздничный, работ никаких не было. Соколов долго приставал ко мне и звал стрелять копалят, но мне не хотелось, потому что и утром было уже жарко. Денщик мой Михаил Кузнецов, природный сибиряк и страстный охотник, как на грех накануне уехал на другой промысел, и мне не хотелось идти на охоту одному. А Соколов как банный лист пристал и звал на копалят; наконец я согласился и пошел с ним. У меня был превосходный английский дробовик Мортимера, с которым я и отправился, а Соколов пошел без ружья, для компании и указания места. Только что зашли мы в колок, как в ту же минуту вылетела копалуха, а за ней молодые, и все расселись по деревам. «Вот фарт так фарт, ваше благородие, — сказал Соколов. — Не успели зайти, как и нашли то, за чем пошли». «Молчи, сядь на пол, а не пугай», — проговорил я и тотчас же стал скрадывать копалуху, которая и хотела улететь. Я выстрелил по ней шагов на 40 крупной дробью. Копалуха слетела, заквохтала и отправилась на другое дерево; во время полета кровь капала у нее изо рта. «Какова же она!» — проговорил Соколов. Я снова ее скрал и выстрелил — копалуха опять полетела и села на дерево. Дело кончилось тем, что я выстрелил по ней еще четыре раза, и последний раз с прицела, всего сажен на десять, когда уже она, распустив крылья, разинув рот и качаясь, сидела на невысокой кляпине, но и тут, упав с дерева, она еще бойко побежала. Соколов поймал ее на полу живую. Отправившись за копалятами, я выстрелил еще шесть раз и ни одного не убил. «Что за оказия, что это за диковина?» — говорил Соколов. Я удивлялся не менее его, оставил копалят и ушел домой. Было еще рано; я выкупался, пообедал, как вдруг совершенно неожиданно приехал мой денщик Михайло. Конечно, в ту же минуту ему было рассказано о неудачной охоте. Михайло звал меня снова за молодыми глухарями. Мне сильно не хотелось, но сердце — не камень, и я снова отправился с новым товарищем, но с тем же ружьем, которое не мыл, и с теми же патронами (я всегда ходил с патронташем) в тот же колок, где утром оставил копалят. Не прошло и четверти часа, как собака снова нашла молодых, которые и уселись опять на деревья. Вдвоем мы убили без промаха всех восемь штук да одного поймала на полу собака. Радость моя была большая, но сомнение за утреннюю охоту и до сих пор остается нерешенным, тем более потому, что, придя домой, я велел ощипать копалуху и, к немалому моему удивлению, нашел в ней тридцать шесть ранок от дроби, а это доказывало, что я не стрелял по ней мимо. Как объяснить такой случай?.. Только Соколов остался убежденным в том, что меня «сглазили», а ружье «испортили злые люди».
Зимою можно стрелять глухарей с подъезда утром и вечером, когда они кормятся на деревьях, но тогда трудно убить их дробью, а самое лучшее — стрелять из винтовки, потому что в это время года глухари бывают чрезвычайно крепки на рану и близко к себе не подпускают. Ездить в объезд лучше на санях — глухари бывают смирнее, но верхом хотя и ловчее для езды, зато невыгодно тем, что глухари редко остаются на деревьях в то время, когда охотник соскочит с коня, чтобы выстрелить; стрелять же с лошади не всегда возможно. Объезжать глухарей нужно исподволь и никогда не следует ехать прямо на них, а все как будто мимо, делая круг все меньше и меньше. Ехать надо шагом и лучше вдвоем, для того чтобы один потихоньку свалился с дровней для стрельбы, а другой, не останавливаясь, ехал — тогда глухари сидят и после нескольких выстрелов; если же лошадь остановится и последует выстрел, то глухари обыкновенно тотчас улетают. Эта охота хороша только в такие зимы, когда снег неглубок и где места довольно ровны. У нас в Забайкалье она мало употребительна, потому что места чрезвычайно гористы, а леса нечищенные. Орочоны ездят за глухарями подобным же образом верхом на оленях, но тоже вдвоем — один остается стрелять, другой же проезжает, не останавливаясь, мимо. Еще раз скажу, что зимою крепость глухаря к ружью удивительна. Однажды я выстрелил в него из винтовки большим козьим зарядом, пуля попала в зад и вышла в грудь, но глухарь полетел и упал сажен за полтораста. Другой раз я ударил по нем на дереве из штуцера конической пулей и развалил ему весь зад, но глухарь тоже улетел, и его нашли на другой день угольщики, почти за версту от того места, где я его стрелял.
Недаром сибиряки говорят, что если винтовка сразу бьет зимой глухаря, то с такой можно смело ходить на медведя.
Самая лучшая охота за глухарями на токах весною. В это время туземцы бьют их сотнями, в особенности орочоны, которые живут постоянно в лесу. Еще в конце февраля, когда глухари лишь только что начнут прилетать на тока, как орочоны разбивают свои дымные юрты около таких мест, где много глухарей, и, посещая тока утром и вечером, добывают их на завтрак. Но в это время охота скучна, потому что глухарей прилетает мало, токуют они вяло, бывают крайне осторожны и стрелять приходится далеко, ибо черствый снег не позволяет скрадывать осторожную птицу. Сидеть же на одном месте и караулить, когда какой-нибудь глухарь прилетит под выстрел, скучно, да и холодно. Но в феврале только голодающие орочоны, привыкшие с пеленок переносить всякую непогоду, бьют изредка глухарей на токах, по большей части стреляя в них чуть не на авось на большое расстояние. Самая же лучшая охота — в конце марта, когда станет гораздо теплее и когда глухари слетаются в большом количестве. Вот о ней-то мне и хочется рассказать читателю, чтоб познакомить его со всеми сибирскими тонкостями этой охоты и привести несколько случаев, доказывающих охотнику, каким образом он должен вести себя на глухариных токах и каким неожиданностям подвергается стрелок на этой охоте. Не могу умолчать, однако, о том, что ранняя стрельба на току нехороша уже тем, что она делает глухарей крайне осторожными и впоследствии недоверчивыми даже к малейшему шороху. На таких опуганных, как здесь говорят, токах глухари в продолжение всего токованья бывают дики до невероятности, щелкают худо и садятся преимущественно на пол, прилетая только утром; если же иногда и пожалуют с вечера, то садятся вдали от тока. Вот почему туземцы, посещавшие тока из крайности в начале этого периода, никогда не бывают на таковых в самый разгар токованья, а охотятся на других, неопуганных.
И к благоразумию их нужно отнести то правило, которого они по возможности придерживаются, то есть они опугивают тока только худые, но хорошие всегда оставляют для более удобного времени. На небольших глухариных токах есть, так сказать, свои хозяева — это старые глухари-токовики, которые прилетают раньше всех на тока и первыми начинают токованье. Слыша их песнь, прилетают другие, молодые; они вторят хозяину и учатся. Часто случается так, что токовик запоздает, то ранее прилетевшие глухари сидят и не токуют без своего вожака. Но лишь только появится опытный пернатый ловелас и начнет свою любовную песнь, как все молодые начинают щелкать, ток оживает и принимает свой особый характер. Поэтому на небольших токах токовиков не стреляют, иначе можно испортить все дело и, пожалуй, уничтожить ток в текущую весну. На больших же токах хозяев много, и там токовики не играют такой важной роли.
Глухариная охота на токах — это первая искра после скучной и долгой зимы, которая поджигает нетерпеливого, горячего сибирского охотника и заставляет его забывать нередко необходимую работу, службу и семью.
До сих пор промышленник был покоен духом и не обращал внимания на свою винтовку, которую уже давно не брал в руки, но с появлением марта он как бы воспламеняется, не раз чистит и промывает свое любимое ружье, которое так долго висело без употребления, стреляет из него в цель, как бы забывая, что оно бьет хорошо, льет пули, приготовляет заряды — словом, готовится бросить дом и поспешить на давно дожидающие его тока, где уже появились глухари и, разгоряченные весенним солнцем, каждый день поют свою любовную песню. Но промышленник все еще как будто не верит себе, не верит оживляющейся природе, не верит давно наступившему урочному времени и нередко спрашивает своих товарищей: «А что, брат, однако, глухари теперь уже щелкают?» Между тем как он сам, ездя по дрова, не раз слышал своими ушами щелканье глухарей и сам же рассказывал о том своим друзьям.
Наконец терпение его лопается, он берет винтовку, бежит посидеть вечер на току, но остается там ночевать и проводит утро, а с этого дня он оживает в полном смысле этого слова и посещает тока во всякий свободный день, таская домой глухарей вязанками. Но в мире ничего нет вечного, и тока скоро надоедают сибирскому промышленнику. Весна более и более вступает в свои права, и он уже торопится теперь на увалы, в солнопеки, куда стали выходить ежедневно козули и изюбры…
У нас в Забайкалье на тока ходят промышлять обыкновенно с вечера, на которых ночуют и проводят утро.
Посидеть же только вечером или утром бегают одни служащие люди, которым не всегда возможно прокоротать половину суток в лесу. Но подобная беготня удобна только там, где тока близки к жилому месту. Да и что за охота идти с тока поздно вечером или на ток чуть не с полночи и пробираться по тайге, по слепой чаще, с опасностью раскроить себе лоб или вытащить глаз каким-нибудь прутом или суком. Не говорю уже о той досаде для охотника, когда, например, слетится много глухарей с вечера, а ему не удастся убить, да еще после этого доведется тащиться тайгой домой!.. О, это хуже тяжкого наказания!.. А такому-то наказанию чаще всего и подвергаются люди служащие. Я это говорю потому, что сам частенько испытывал на себе это наказание, почему и не могу вспомнить о нем хладнокровно.
Поэтому для описания более удачной охоты я расскажу, как промышляют глухарей на токах более счастливые охотники, пользуясь вечером и утром, а ночуя у огонька на току вместе с глухарями и часто грезя во сне об удачных выстрелах, проклятых пуделях — словом, о тех воспоминаниях, которые и во сне не дают покоя усталому охотнику и лелеют его восторженную душу…
Я знал одного священника, страстного горячего охотника, который частенько забывал о великопостной службе и, пренебрегая суетной молвой мирян, переодевшись в простой наряд, не раз задувал со мной чуть не вприпрыжку с ружьем в руках и с торбочкой на плечах на глухариный ток, чтоб схватить там вечерок, а если разгуляется душа — так и утро. Бывало, я же и начну потом приставать к батьке: «А что, мол, святой отец, какова сегодня была «утреня»? Ты все что-то молчал, а, напротив, краснобровые твои прилетане все что-то тормошились, как будто сердились, однако они тебя ругали…»