Записки орангутолога
Шрифт:
Я с досадой выдернул из кожи торчащие, как занозы зубы конуса и понес моллюска домой. Кстати, это был мой первый трофей.
Выносить морские трофеи на берег было непростым делом. На соседнем диком пляже египтяне таскали из моря раковины авоськами. Но на нашем пирсе периодически дежурили играющие в охрану природы итальянки. Поэтому раковины я прятал в «галошу» снятого ласта, а однажды крупную жемчужницу пронес мимо членов общества Гринпис, как сэндвич — зажав ее между ластами.
Как-то раз я уже плыл к берегу, когда увидел под коралловым кустом разбросанные иглы карандашного морского ежа. Видимо, какая-то огромная рыбина (скорее всего — рыба-попугай) все-таки добралась
Там, к моей досаде, дежурила стайка итальянок, возглавляемых вездесущей обладательницей роскошного бюста. Первым им в лапы попался безобидный немец, который, как всегда с булкой лез в воду — кормить рыб. Немец явно не понимал по-итальянски, итальянки были слабы в немецком, поэтому дамы гневно выговаривали немцу на примитивном английском (которого немец тоже не знал, но хорошо понимал я), сопровождая свою речь выразительной жестикуляцией. Темпераментные итальянки доказывали флегматичному ихтиологу, что у рыб от хлеба может случиться несварение желудка. Увидев, что немец никак на это не реагирует, они решительно отняли у него булку. Порожний и рассерженный немец в воду не полез, а направился к ближайшему ресторанчику под открытым небом, расположенному тут же, на пляже — кружкой пива успокоить нервы.
Итальянки тем временем нашли новую жертву, Из воды на пирс выбрался мужчина, в руке у которого был большой осколок тридакны. Полуголая стая гринписовок набросилась на него, а атаманша отняла некондиционную ракушку и с криком «Все должно принадлежать морю!» швырнула иверень в воду.
Увидев это безобразие, я снял один ласт и попытался в него засунуть трохуса. Но моллюск там не помещался, и я спрятал его туда, где уже хранились иглы морского ежа. Я подплыл к пирсу, снял ласты, маску, трубку и не спеша поднялся по лестнице. Шумные итальянки стояли плотной стеной, как футболисты, блокирующие ворота при штрафном ударе. При моем приближении женщины почему-то перестали галдеть, а потом расступились, и я свободно прошел сквозь строй, элегантно, как мне показалось изогнувшись, чтобы случайно не задеть обольстительное чудо пластической хирургии.
Я добрался до своего лежака — места под солнцем — и только там понял, почему «таможня дала добро». Причиной была не моя майка для купания, на которой были изображены советские серп и молот, американский звездно-полосатый флаг, скрипичный ключ, нотный стан с записью гимнов обоих государств и яркая надпись по-английски «Советско-Американский молодежный оркестр». Нет, причина легкой оторопи итальянок была глубже, вернее ниже — в моих плавках, рельефно облегающих огромный конус раковины, орнаментированной толстыми иглами карандашного морского ежа.
За неделю я так хорошо изучил наш риф, что некоторых рыб стал узнавать «в лицо», и старые приятели мне слегка надоели. Поговорив с бич-боем, я выяснил, что у берега пансионата, расположенного в пяти километрах от «Жасмина», рифы были гораздо обширнее и потому богаче ихтиофауной. Поэтому я начал регулярно навещать Coral Beach — так назывался тот пансионат.
По шоссе, проложенному вдоль
Потеряв на нескольких поездках кучу денег, я наконец нашел способ передвижения, и сохраняющий мои фунты, и заметно улучшающий мое настроение.
В Coral Beach я уезжал на «маршрутке» сразу после завтрака. Как всегда, еще до посадки в транспортное средство, я начинал отчаянно торговаться с водителем. Мы сходились на трех фунтах. Он, как водится, отвозил меня до конечной остановки и там все равно брал на фунт больше.
Я проводил в роскошном безбрежном коралловом лесу целый день, а около пяти часов вечера направлялся по обочине шоссе к себе в отель.
Начало пути было жарким — солнце даже у горизонта пекло немилосердно. Но светило, краснея и остывая, быстро скрывалось за горами. С моря дул освежающий ветерок, я переставал щуриться и все бодрее шел к далекой светящейся вывеске «Жасмин».
С сумерками из своих укрытий появлялись многочисленные такси-фургончики и, включив фары, целыми стаями носились по шоссе в поисках пассажиров. И белый человек, с большим полиэтиленовым мешком, из которого выглядывали ласты и трубка для ныряния, устало бредущий по дороге, проложенной через пустыню Восточная Сахара, был для них даром небесным — как минимум пятью фунтами, лежащими на обочине. Поэтому таксисты, что бы не упустить добычу, начинали еще издали заливисто гудеть привлекая таким образом мое внимание, потом подъезжали ближе, останавливались и открывали дверцу своей колымаги. Я, злорадствуя в душе, дружелюбно улыбался очередному извозчику, отрицательно мотал головой, перебрасывал мешок с ластами на другое плечо и брел дальше. Водитель, открыв рот смотрел, как ветер безнадежно уносит в пустыню уже, казалось, положенные в карман пять фунтов, быстро сбавлял цену до стоимости коренного жителя или белой женщины. Но я был непреклонен, и с невозмутимостью верблюда неторопливо продолжал свой путь, экономя таким образом наличные, а заодно получая огромное моральное удовлетворение.
Я оторвался от своей коллекции и посмотрел в окно. Было совсем темно. Я оделся и пошел в столовую — ужинать.
В дверях я столкнулся с уже поужинавшим немцем-ихтиологом, уносящим в руке пару булочек — корм для рыб, а в очереди за десертом оказался рядом с силиконовой итальянкой, чувствующей себя в одежде явно стесненно. Завтраки в «Жасмине» были убогими, а вот к ужину повара старались. Особенно усердствовали кондитеры. Чтобы хотя бы попробовать все предлагаемые сорта тортов, желе, муссов и прочих восточных сладостей приходилось брать пару глубоких тарелок. Я заел очередной обильный десерт арбузом и вышел из столовой. Ветер к ночи чуть стих. На аллеях светились фонари. На открытой веранде сидели немцы, пили кофе и курили кальян, булькая водой и пуская клубы необычайно ароматного дыма. Итальянцы шли к танцплощадке и к эстраде. Я же отправился на ночную охоту.
Пансионат состоял из множества одноэтажных каменных коттеджей. Я шел по шелестящим от ветра зеленым улочкам, выбирал безлюдные проулки и медленно двигался мимо сложенных из ракушечника стен на которых были развешены редкие электрические светильники. У каждого фонаря на вертикальной стене сидел розоватый геккончик и огромными глазами заворожено смотрел на горящую лампочку. Неподвижная ящерица продолжала медитировать до тех пор, пока на свет не прилетала ночная бабочка. Тогда геккончик молниеносно перебегал по вертикальной стене и хватал насекомое.