Записки прокурора
Шрифт:
Рябинина, видимо, знала письма наизусть.
— И у нас ребята тоже все о джинсах да о транзисторах. Театры и музыка их не интересуют, — покачала она головой. — Я пыталась сагитировать наш курс пойти на концерт, из Москвы скрипач приезжал, — хоть бы кто откликнулся. Так одна и пошла…
— Понравилось? — улыбнулся я.
— К такой музыке привыкнуть надо, — смущённо призналась Валентина. — Но я стала внимательно слушать симфоническую музыку по радио. Чайковского теперь сразу узнаю. И Моцарта… Столько на свете интересного, жизни не хватит, чтобы все узнать! — вырвалось у неё.
А я подумал:
Я просмотрел ещё несколько писем. В одном месте Бурмистров писал:
«…Четвёртый день стоим в порту, чиним двигатель. А в город идти не хочется. Прекрасная природа, роскошные дома, потрясающие автомобили, но меня на берег больше не заманишь никакими коврижками! Побывал уже раз, хватит. Только сошли на берег, нас окружили рикши. Ты бы видела этих людей! Живые скелеты. Один стал мне что-то говорить, знал несколько слов по-английски. Я разобрал только, что у него куча детей и они хотят есть. Я не выдержал, сгрёб все свои деньги, что у меня были, сунул ему, а ехать отказался. Бедняга чуть не плакал от благодарности…»
В очередном из писем Бурмистров говорил о том, что плавание порядком поднадоело, стало расти раздражение у членов команды, все чаще вспыхивают ссоры. Федот, стараясь не поддаваться этому, вспоминал слова Станиславского, обращённые к сыну, что такое настоящий, воспитанный человек.
— «…Это тот, — вдруг стала цитировать наизусть Валентина, словно читала письмо вместе со мной, — кто умеет жить с другими людьми, умеет с ними хорошо ладить, кто умеет быть внимательным, ласковым, добрым…» — Она замолчала, потом с грустью произнесла: — Поверите, как получу письмо, сама не своя хожу. Думаю, что я за человек? Что хорошего сделала в жизни другим? Честное слово, хотелось стать такой, такой… — Валентина даже глаза зажмурила, не находя нужных слов.
Я вложил письмо в конверт, глянул на внушительную стопку посланий: можно читать и читать хоть целый день.
Девушка с сожалением посмотрела на письма, словно ей хотелось, чтобы я ознакомился со всеми. Она как бы заново переживала то своё состояние, когда получала их.
— Я честно написала Феде, кто я и что, — сказала Рябинина. — И про мать с отцом, и про тётю Клаву с дядей Акимом. Что дядя был на войне, настоящий герой… И вот как-то приходит письмо, где Федя просит моей руки. То есть чтобы я вышла за него замуж. Я растерялась: замуж — это ведь на всю жизнь!.. Поехала в деревню к своим. Ведь тётя и дядя для меня как отец с матерью. Сказала им все, письма показала и фотографию, что прислал Федя.
Рябинина достала из одного конверта небольшой любительский снимок, на котором Бурмистров был заснят на фоне экзотической природы. Парень был недурён собой: живые улыбающиеся глаза, загорелый. По-моему, он походил на свою мать.
— Письма понравились, — рассказывала дальше девушка. — Тётя Клава, так та сказала, что Федя прямо настоящий писатель. Она ведь преподаёт русский язык и литературу. Я им сказала, что писатель не писатель, а человек какой! Соглашаться или нет? Тётя сказала: решай сама, тебе ведь жить. Правда, дядя Аким письма тоже хвалил, но сказал: взглянуть бы на него сначала не мешало, замуж всегда успеется. А я ещё подумала, что старики всегда перестраховываются. Что, если отвечу Феде отказом и он обидится? И вообще… Девчонки в общежитии как в один голос твердят: соглашайся да соглашайся. Счастье, говорят, тебе само в руки плывёт… Ну, я написала, что не возражаю. Федя тут же ответил, что по приезде сразу в загс пойдём.
Глаза у Валентины вспыхнули отражением счастья тех дней.
— Дальше что? — поинтересовался я.
— Вы даже не представляете, как я его ждала! Он писал, что его любимый цветок — лотос. Я специально разузнала, какой он. Книги по ботанике смотрела в библиотеке… Платье к его приезду сама сшила и сама вышила, вот здесь, — она показала на левую сторону груди, — большой такой лотос… Нагрянул он совершенно неожиданно, без всякой телеграммы. Приехал в общежитие на своей машине — у него «Жигули» — с цветами и с дружком Степаном…
При этом имени она замолчала, нахмурилась. Но я не стал задавать вопросов, торопить её.
— Федя прямо с порога: едем в загс подавать заявление. Я ахнула. Не знаю за что хвататься. Платье новое надела, то, с лотосом. А он даже не обратил внимания. Я подумала: у него самого, наверное, голова кругом, не до платья тут… А главное, как он объяснил, времени у него в обрез: после плавания — сразу на какие-то курсы. Его отпустили всего на один день… Ну, мы помчались в Зорянск.
— Когда это было? — уточнил я.
— Да чуть больше месяца тому назад… Короче, поговорить совсем не удалось. Подали заявление, он меня тут же назад отвёз. Даже родителей не повидали, они где-то на юге у родственников гостили. А я так мечтала познакомиться с его отцом и матерью. Хотя и опасалась: раз Федя такой умный, начитанный, значит, родители сами такие. Яблоко от яблони недалеко падает, как любит говорить тётя Клава. Ещё подумают: какую невесту неотёсанную сын нашёл себе. А Федя смеётся, говорит: нормальные батя с матерью, успеешь с ними пообщаться. Успокоил, мол, вся жизнь впереди. Так мы до свадьбы и не увиделись…
— С его родителями? — спросил я.
— И с Федей тоже. Он даже писем со своих курсов не писал. Телеграммы да открытки присылал. Я думала: некогда, учёба…
— Выходит, вы встречались с ним всего два дня? — удивился я.
— Два дня, — грустно усмехнулась Валентина. — Я посчитала: часов шесть мы с ним виделись, не больше… Он приехал за мной в четверг вечером, накануне свадьбы… Тогда впервые я и почувствовала…
Она замолчала, и по её волнению я понял, что девушка подошла к самому главному.
— Понимаете, — опять заговорила Рябинина, — дядю Акима положили в больницу. В пятницу должны были делать очень серьёзную операцию. Я какой-никакой, но все-таки медицинский работник, знаю, что это такое. Ведь ему уже за семьдесят… Ну и прошу Федю: может, перенесём свадьбу? Тётя в пятницу будет одна. А если что случится? И знаете что он ответил? Вы даже себе представить не можете… А разве, говорит, он ещё не окочурился? Это о дяде Акиме! У меня прямо ноги подкосились…
Валентина скомкала в руках платочек. А я вспомнил мать Федота, которая сидела в этом кабинете вчера. Она употребила то же самое слово «окочурился», говоря об отце Валентины.