Записки рецидивиста
Шрифт:
— Да, гражданин капитан, я — Пономарев, — сказал я и не удержался от сарказма. — Только ООР — это не я, а вы, капитан, вы ООР — очень, очень рады, что взяли меня. Это у вас сегодня праздник.
— Неплохо, Пономарев, совсем неплохо начали, — ответил капитан на мое признание. — А что, собственно, они надумали вас искать? Неужто соскучились? Ну-ка, лейтенант, запросите Калмыкию, нет ли за Пономаревым чего интересного?
Молодой парень — лейтенант — включил какой-то ящик и стал на нем стучать, как на пишущей машинке. Потом лейтенант встал из-за ящика, отошел и сел за другой стол. А ящик, падла, вдруг ни с того ни с сего сам забарабанил, только каретка
— Так, — начал читать капитан. — Разыскивается особо опасный рецидивист Виктор Пономарев. Совершил тяжкое преступление. При задержании будьте осторожны, может быть вооружен и владеет приемами каратэ. Доставить спец-этапом в Калмыцкую АССР.
Капитан дал команду. Ко мне подошли двое, надели наручники, и через полчаса я уже сидел в таллинской тюрьме в одиночной камере.
Тюрьма стоит на берегу моря. Постоянно слышен шум волн и их плеск о стены тюрьмы. От тоски и безысходности я залазил на оконную решетку почти под потолком камеры и смотрел на море. Сижу и смотрю, как сейнеры уходят вечером в море на лов рыбы, а утром возвращаются. Я даже их считать начал: сколько уходит, сколько возвращается. Порой сильно штормит, бушует. Сижу и думаю: моя жизнь тоже проходит, как бушующее море, и впереди никакого просвета на штиль. И так сердце ноет, такая печаль на душе, что хочется выть и рычать по-звериному. Да что там хочется? Откровенно говоря, и выл, и рычал, и башкой об стену чуть не бился.
Вы, мои дорогие читатели, видели когда-нибудь израненного, загнанного в клетку и умирающего волка? Вы видели его глаза? Глаза, полные слез, предсмертной тоски и ненависти. Я видел эти глаза, и не раз, в Сибири на лесоповале после волчьей охоты. Хотя в своей жизни я сам не раз смотрел смерти в лицо, сам не раз и не два убивал людей, но и мне становилось не по себе от этого волчьего взгляда.
Вот и я был не лучше того волка. Порой казалось: зайдет надзиратель в камеру, и я кинусь в последнем смертельном броске и вцеплюсь зубами ему в горло. Пусть застрелят лучше! Пусть! Только ни одна сука ко мне в каменный мешок не заходила. Видно, не судьба. А чуть отпускала меня ярость, и я гнал эти мысли прочь. Вчера только девочки были, водка и вино, как море, плескалось, а сегодня опять тюрьма, опять клетка. И как глупо «затяпаться». И зачем я только с этой шелупенью связался. Уж сколько раз твердили миру… Самое обидное, голым взяли прямо на бабе. Много раз меня брали менты, и погони были, и отстреливался до последнего патрона, но чтобы так… Ввалили в хату, похлопали по спине, сказали: «Все, приехали, дядя, слазь с „раскладушки“ (проститутки). Хватить компостировать свой пистон. Сам прокомпостировал, отойди, дай другому…» Ну чем тебе не анекдот? Приду на зону, расскажу кентам, вот смеху-то будет.
Только недели через две заклацали замки, заскрежетала не смазанная со времен Людовика Четырнадцатого дверь и в камеру вошли три надзирателя. Надели мне на руки «браслеты», повели и кинули на этап. Везли меня через ленинградские «Кресты».
Да, много тюрем я прошел в своей жизни, но такой тюрьмы еще не видел. Это натуральная крепость, вторая Бастилия. И еще что я подумал: сбежать из такой тюрьмы невозможно. Меня кинули в транзитку (транзитную камеру). Камера была большая, под потолком горела очень тусклая лампочка, как у нас
Я сел на шконку, развязал свой сидорок, хотел перекусить немного. Вдруг дверь камеры открылась, ввалили два надзирателя, втащили пожилого мужика и стали бить палкой. Я вскочил со шконки, подбежал сзади к надзирателю, который был с палкой, и, когда он замахнулся для очередного удара, я выхватил у него палку и сильно саданул ей ему по шее. Надзиратель завизжал, схватился руками за шею, а я закричал:
— Что вы, твари, делаете?!
Надзиратель, что держал шею в руках, ломанулся в дверь, за ним второй. Дверь захлопнули. А я спросил старика:
— За что они тебя так?
— Я инвалид сам. Один, пьяная рожа, толкнул меня в туалете, я его локтем отпихнул от себя, а он упал. Вот они и набросились на меня.
— У, суки позорные, — сказал я. — Такие амбалы, а инвалида палкой бить.
— Это не палка, это рука моя, — сказал мужик.
Я посмотрел на палку, которую продолжал держать в руках. Точно. На конце увидел слегка загнутые пальцы. Я повесил протез старику на плечо, сказал:
— Да, дед, твоей рукой чуть тебя же не ухоркали. Но ты не бойся, пока я здесь. Тебя больше никто не тронет.
Прошло минут пятнадцать-двадцать. Дверь открылась, и в камеру ввалила целая орда, человек восемь надзирателей. И сразу кинулись на меня. Я упал на пол лицом вниз, левой рукой обхватил ножку кровати, а правой левую руку. Получился своеобразный замок. Так они, падлы, схватили меня, за что могли: кто за предплечье, кто за ногу, кто за шею и поволокли вместе со шконкой к дверям. Пытались разогнуть мои руки, чтобы вытащить меня в коридор. У них из этой затеи ничего не получилось. Тогда они стали ногу выкручивать, голову крутить, а другие в это время пинали меня ногами. Но и здесь у них ничего не получилось, отчего «дубаки» приходили в еще большую ярость. Все, подумал я, хана, «мотня натурально порватая» (совсем плохое дело), долго не продержусь. И вдруг я услышал резкий голос:
— Что это такое? Что здесь происходит?
Ну, думаю, спасение пришло. Как по команде, надзиратели бросили меня, встали с пола. Поднял голову и я. В дверях стоял высокого роста капитан. Он обратился ко мне:
— Может, вы мне скажете, что здесь происходит?
— О, начальник, сразу и не расскажешь, — ответил я. — Играемся. Игра у нас такая, гестапо называется. А мне роль разведчика досталась.
— А, Штирлиц? — удивился капитан. — Ну-ну. Ладно, пойдемте со мной, господин штандартенфюрер.
— Пусть они отойдут, — сказал я в адрес надзирателей.
Капитан только посмотрел на них, и они отступили от меня. Я поднялся с пола и, хромая, пошел за капитаном, на втором этаже мы вошли в кабинет. Капитан сел за стол, я — напротив на железный стул, привинченный к полу. Капитан стал расспрашивать меня: где родился, откуда и куда везут. Я рассказал. Потом он спросил:
— А что там в камере случилось?
Я рассказал, как надзиратели били старика, я заступился, так они принялись меня долбить.
— Хорошо, гражданин начальник, что вы появились, а не то они бы разорвали меня на части.
— Ладно, идите в камеру.
— Что? Нет, начальник, я сам не пойду. Вы идите сзади.
Когда я спустился на первый этаж и уже сворачивал в коридор, надзиратели, как псы, кинулись на меня. Я отпрянул назад, капитан увидел эту свору, у него самого глаза на лоб полезли, он закричал:
— А ну быстро отойдите!
Мой коридорный открыл мне камеру, и уже из нее я крикнул: