Записки репортера
Шрифт:
Святителям на Руси, как правило, не везёт дважды: перед канонизацией и после. Когда к ним, мученически ушедшим в вечность и прославленным в соответствующем высокочтимом лике, подселяют не в меру подобающих "квартирантов". И заставляют их, безмолвных, покорно сосуществовать. А нас – таким образом постигать свою непостижимую сущность.
"Эх, Русь, Русь, куда несёшься ты? Дай ответ. Не даёт ответа…"
Ядерный
Эйнштейн как-то обронил, что если бы мог предвидеть, к чему человечество приведут исследования в области атомного ядра, то с удовольствием променял бы славу великого физика на судьбу никому неизвестного провинциального часовщика. «Высвобождение атомной энергии, – заявлял Эйнштейн, – изменило всё, кроме нашего мышления…» То бишь – снабдило далеко несовершенное человеческое существо ужасающим механизмом молниеносного самоубийства.
О том, что оно, это самоубийство, вполне реально, покуда в ракетных шахтах и авиационных бомболюках гниют без «дела» скопища начиненных плутонием, ураном, дейтерием, тритием и чёрт знает чем ещё боеголовок, способных разнести в щепки весь земной шар – об этом вроде бы все сегодня помнят. Помнят и всякий раз стучат по дереву, когда клянутся в невозможности повторения Хиросимы с Нагасаками. Хотя, нет-нет, да и схватятся жарко спекулировать на тему: а что, если всё-таки опять попробовать?..
Чем дальше история уходит от момента родин атомного дракона, тем более иллюзорно и легкомысленно воспринимается любое упоминание всуе атомной войны. Той самой, о которой с ужасом говорили все те, кто по нечаянности был причастен оплодотворению идеями этой, столь плодовитой на уничтожение всего живого роженицы смерти. Великие из великих Бор с Эйнштейном, а также их последователи – Борн, Юкава, Поллинг, Жолио-Кюри, у нас – Капица, после – Сахаров, даже в фашистской Германии – Гейзенберг (по одной из версий сделавший всё от него возможное, чтобы возглавляемая им немецкая физика не смогла создать собственную атомную бомбу), а в Америке – даже Опенгеймер, в финале ужаснувшийся своему детищу – все отчаянно и часто с риском для жизни отстаивали одну простую идею: выкиньте навсегда из головы идею ядерного конфликта.
Тот же Нильс Бор чуть не поплатился свободой, причём не от немецких оккупантов, что хозяйничали в начале 40-х в его родном Копенгагене, а от англичан с американцами, когда Черчилль с Рузвельтом узнали, что великий датский физик ищет варианты снижения рисков использования атомного оружия ещё до того, как оно было применено американцами с 45-ом году. У нас Капица, рискуя жизнью, стойко сопротивлялся любым попыткам втягивания его в бесчеловечные атомные дела, ясно понимая, чем может грозить ему такого рода фронда, когда в оппонентах оказываются люди типа шефа советской атомной программы Берии.
Сопротивление учёных атомной угрозе было с самого начала мужественным и принципиальным. Пусть не всех, зато – каких. После взрывов в начале 50-х Америкой и Советским Союзом первых водородных бомб сопротивление это было наконец-то структуризовано и под флагом Манифеста Рассела-Эйнштейна летом 1957 года обрело официальный международный статус в форме Пагуошского движения учёных за мир и предотвращение ядерной угрозы.
«Мы должны научиться мыслить по-новому, – взывали к разуму сильных мира сего авторы воззвания, великие нобелианты Рассел с Эйнштейном. – Мы должны научиться спрашивать себя не о том, какие шаги надо предпринять для достижения военной победы тем лагерем, к которому мы принадлежим, ибо таких шагов больше не существует; мы должны задавать себе следующий вопрос: какие шаги можно предпринять для предупреждения вооруженной борьбы, исход которой должен быть катастрофическим для всех ее участников?»
Оценку этой катастрофичности Эйнштейн ещё задолго до обнародования манифеста иллюстрировал довольно выразительно: «Я не знаю точно, как будет вестись третья мировая война, но четвёртая точно – палками и камнями». Себя он определял, как «воинствующего пацифиста». Мало того, судьба распорядилась наделить эйнштейновский пацифизм бессмертием. В частности, история гласит, что манифест с подписью гениального физика пришёл к инициатору воззвания – Расселу – уже после смерти Эйнштейна. Как будто с небес гений науки отправил последнее послание человечеству. И оно было посвящено не физическим формулам, а – миру.
Изначально Пагуошское движение мыслилось в рамках расселовско-эйнштейновского взгляда на современное мироустройство, то есть – противоборство двух глобальных систем. «Мир полон конфликтов, – писали авторы воззвания. – И все второстепенные конфликты отступают перед титанической борьбой между коммунизмом и антикоммунизмом». Задачу свою учёные-миротворцы, таким образом, видели главным образом в усмирении военных амбиций и страсти к бряцанию атомным оружием двух враждующих лагерей. По сути – Соединённых Штатов Америки и Советского Союза. Запада и Востока. Других источников глобальных конфликтов, способных привести к расчехлению ядерных зарядов, тогда, в середине 50-х годов прошлого века, не обнаруживалось. О чём не скажешь сейчас.
Жизнь показывает, что угроза ядерной войны исходит не столько от принципиальных идейных расхождений ядерных держав, сколько от наличия ядерного оружия как такового. Раз оно, это оружие существует, на него потрачены силы, деньги, ресурсы, полезные ископаемые, жизни тысяч заключенный на урановых рудниках, то рано или поздно его возможное использование может быть подвёрстано к текущей военно-политической ситуации того или иного режима-обладателя атомного смерча и стать могущественным инструментом, быть может, шантажа, а может и вовсе быть применено по назначению – в зависимости от степени безумства тех, кто готов сегодня походя разглагольствовать о возможной целесообразности атомной перестрелки. «Поэтому, – обращались еще три четверти века назад авторы манифесты к человечеству, – вот вопрос, который мы ставим перед вами, - вопрос суровый, ужасный и неизбежный: должны мы уничтожить человеческий род, или человечество откажется от войн?»
Рассел с Эйнштейном, а за ними и новоиспечённый Пагуошский комитет ставили вопрос об искоренении именно всех войн, а не только ядерных, ясно отдавая себе отчёт в том, что любая большая война в ядерный век – это война на 99,9 % ядерная. Одно они не смогли тогда предугадать, что война эта не обязательно может зажечься от постоянного искрения и пробоя главных контактов Восток – Запад, коммунизм – антикоммунизм; но и самовоспламениться внутри одной из, казалось бы, ранее монолитных и противоборствующих цитаделей.