Записки репортера
Шрифт:
Не обзывайте художника гением
23 марта2007 г.,15:44
Конечно, вы думаете, что шлепать по клавишам – легкая безобидная забава. Писатель, типа, пописывает, а читатель как бы почитывает. Ваша наивность меня умиляет. Как слово наше отзовется, поди еще угадай.
Вот, пожалуйста, вам такая история. Десять – нет, уже одиннадцать лет назад я поссорился с крупным художником узбекского происхождения. И стоял на пороге серьезных проблем. Влияние моего знакомого в некоторых кругах было куда значительней, чем его на тот момент слава в кругах, скупающих искусство. Более того, он ведь мог закинуть насчет меня послание в вечность, как это у них водится! И
И в чем же была причина нашей ссоры? Может быть, я написал, что он не умеет рисовать? Или что он бездарен? Ворует идеи? Торгует обоями, выдавая их за произведения искусства? Тиражирует коммерческие сладкие картинки, которые разлетаются в западных галереях как пирожки, с триединством «конь – баба – цветы»? Я перечислил волнующие меня темы, и вы сразу догадались, что я весь погружен в современное искусство и оно мне не чужое. Насмотрелся я на разные поделки. Сперва сам – по наитию, по случаю, – а после нашел себе эксперта по этому делу. Вернее, он сам нашелся. Мой товарищ и собутыльник Игорь Метелицын, одесский поэт из Америки, уехавший туда по израильской визе в момент падения Берлинской стены, сменил масть. Внезапно. Вот только что мы сидели пили водку и он рассказывал мне про то, как строил Зейскую ГЭС на вечной мерзлоте и сочинял там у костра песни про таежную романтику, а также излагал сухую статистику технических нокаутов на Дерибасовской и Брайтон-бич (он боксер)… И вдруг через три дня мы пьем пиво, и он роняет фразу: «Я, как профессиональный арт-дилер…» Я заволновался, что-то похожее раньше уже бывало с моими собутыльниками, мы теряли таких людей! Но Игорь натурально достал из портфеля какие-то альбомы, пачку с акварелями и два сантиметра соток, перетянутых резинкой: мы пропивали в тот момент не что иное, как выручку с проданных картин. Я понял, что разговор пошел предметный. Позавтракав, он из Измайлова поехал вселяться в «Метрополь», ему стало по рангу. Человек поднялся. Я помог ему перевезти туда на трамвае чемодан. Ехали молча от торжественности момента.
И вот с тех пор сколько-то лет мы ведем дискуссии с Метелицыным не о различиях между Пастернаком и Мандельштамом (сколько раз он влезал в кулачные бои на почве тонкостей поэтики – к счастью, не со мной!), но про буржуазное искусство. Когда он хвалил какого-то хорошо продающегося автора, я осведомлялся:
– А может он нарисовать похоже?
У нас на шахте Бажанова это считалось серьезным аргументом. Метелицын смеялся и уверял меня, что хорошо рисовать – это вчерашний день. Мне стало ясно, что, живи Микеланджело в наши дни, ему, чтоб свести концы с концами, пришлось бы подрабатывать на дизайне пивных этикеток… Все эти бесконечные сладкие лошадки и цветочки – из наших дебатов. Типа, люди, видя такие умильные картинки, быстрей достают бумажник. Тема фотообоев – тоже из наших споров… Впервые я увидел их, кажется, на «полотнах» Джаспера Джонса, и дальше пошло-поехало.
– Хороший колер, – бормотал я со знанием дела, как человек, недавно переживший ремонт. – Интересно, они моющиеся?
Метелицын в ответ попрекал меня провинциальностью, будучи сам хоть не из Жмеринки, но все же из Одессы.
Хамдамов не из этой оперы. Он один из очень немногих живых художников, таких, может, три или четыре, которые способны вызвать во мне трепет, который один только и является, по мне, признаком настоящего искусства – а не хорошо продающиеся девки с кобылами. Я сам нашел его и с ним познакомился, и Метелицына познакомил, и сваял в журнал масштабное бумажное полотно про классика, в котором, чтоб долго не объяснять, объявил его классиком.
Тут-то наши дороги разошлись. Я же вроде похвалил. Может, он обиделся за Леонардо и Веласкеса? Поди их знай, художников… Тонкие натуры.
Мы, значит, не виделись с классиком много лет, а Метелицын, напротив, с ним активно работал. И так синхронно они поднялись и перескочили на какой-то верхний
– Рустама не будет, – успокоил меня дилер. – Ты же знаешь, он не любит суеты и никуда не ходит.
Я сдался. Я пришел, и ходил, и смотрел. Людей было полно, от Церетели и знакомых генералов КГБ до старого Кончаловского и поэта Иртеньева. И картины тоже были. Я настолько вошел в образ знатока искусств, что даже ввязался в дискуссию с самим Юрием Любимовым, который стоял как раз у любимых мной картин.
– Хорошие царевны, – сказал я ему.
– Это ангелы.
– Да нет же, это из его серии «Царевны»!
– Но у них крылья.
– Гм. Мне просто ближе ранний Хамдамов… Когда он был воздушней…
– А мне весь нравится. Он для нашего театра работал. У него такая линия!
Линия? Надо запомнить, так, может, кстати будет где ляпнуть.
Я стал оглядываться: с кем бы поделиться? И тут ко мне подходит один лауреат премии «Триумф» и, указывая на одну из картин – не Хамдамова, – со смехом рассказал:
– Вот смотри, песочка серебряного подсыпали! Додумались…
Картина точно сверкала от серебра; гламурненько, как говорится. Добротный товар. Лауреат меж тем продолжал:
– Нет, идем со мной! Я покажу тебе настоящее искусство! – И потащил меня в соседний зал. – Раньше умели рисовать… Вот посмотри на этого великолепного Кончаловского! – сказал он, подведя меня к полотну Машкова. Там была голая дама – спасибо, что без коня и цветочков.
На выходе я столкнулся с… Хамдамовым. На его стороне была внезапность, но я надеялся продержаться хоть пару раундов. Однако маэстро улыбнулся и сказал:
– Смотрите же, больше не пишите про меня плохого!
Только очень требовательный художник может обидеться, когда его называют гением.
– Да никогда в жизни! Это было первый и последний раз… Всякий, кто назовет вас, Рустам, гением, будет иметь дело со мной.
Исаич про революцию
29 марта2007 г.
Мои товарищи из «Российской газеты» прислали мне изданную ими брошюрку Исаича (это с уважением) «Размышления над Февральской революцией». Вот, через газету, объявляю им за это благодарность. Как говорил низвергнутый классик про креатив другого забытого классика, очень своевременная книга.
Я ее зачел, конечно. Сперва листал так, ностальгически больше, со стариковскими практически вздохами, вспоминая, как торопливо жег страницы «Архипелага» и таки успел, и в итоге при обыске у меня нашли совсем уж какие-то «детские» книги: смешно сказать, Бердяева и даже более того – Шестова, за какие возиться со мной и смысла не было. И теперь, пожалуйста, правительственная (!) газета вон что исполняет!
А дальше я стал въезжать в смысл. Солженицын весьма убедительно показал, что во всенародном порыве русские во главе с элитой развалили великую страну и отдали ее на поругание пьяным матросам с их «балтийским блевом» (из Бродского, что ли, цитата? Не помню точно), жадным до чужой, то бишь помещичьей, земли крестьянам, бандитам, которым лишь бы повеселиться на свежем воздухе, – а что, заманчиво: тут и экстрим, и пейнтбол, и барбекю. Дедушка Солж на все лады подсовывает нам мысль о том, что та элита была тупой, и бестолковой, и безответственной, и болтливой. А возьми они да отправь пару батальонов да хоть тех же юнкеров, и безоружные запасные полки, которые взбаламутили Питер, а за ним и всю страну – дезертиры разбежались бы в страхе. И публика спокойно б дожидалась проведения разных там реформ типа энергетической и земельной, которых мы все ждем. В отличие от Грозного, набитого оружием и ваххабитскими деньгами, Питер тогда таки можно было взять силами двух десантных батальонов, как мечтал военный гений Грачев.