Записки репортера
Шрифт:
У всех остался неприятный осадок. Я и то не знал, за какую версию ухватиться. Я не исключал даже своего участия в афере. К примеру, я в порыве лунатизма ночью мастерски откупорил божественный напиток и, например, выжрал его – или перелил и перепрятал? А потом лег спать; проснувшись же, не вспомнил про содеянное и про тайник… Могло такое теоретически быть?
Прошли годы. Я вырос, возмужал, стал гнать самогонку в суровые горбачевские времена. Гнал я не просто так, не по бабушкиным рецептам – но как образованный химик, блестящий в прошлом отличник. Я уже напробовался к тому времени водок и виски, но ни на что такое не повелся и гнал для себя лучшее, что мог. Вкус, как говорится, знакомый с детства…
От самогонки можно очень гладко перейти к этой новой моде на отрывание лейблов – за ней скрываются
Еще про виски. Уже мы много знаем про молты. И про то, в каких бочках, из-под чего, выдерживать благородные напитки.
И вот! В дорогом американском! Винном магазине! Я вижу на полке литровые банки с прозрачной жидкостью. И вручную написанной этикеткой. Типа, это самогон, только что выгнанный, выдержка – ноль лет, ноль месяцев. Как тонко! Это антииспользование антибренда… Самогонка, кстати, неплохая была.
А вот вам бренд самый высокий, самый виртуальный, самый духовный (в том смысле, что латинское и английское spirit и немецкое Geist – это не только дух, но и, как известно, спирт). Как вы все прекрасно знаете, во Франции и франкофонной Швейцарии положено пить ни в коем случае не фабричные, для лохов, дижестивы, но деревенские, семидесятиградусные самогонные. Их присылают серьезным людям родственники из сельской местности. Ну или друзья. И это считается шиком. А кто покупает в магазине… Горе тому! Это все равно что все в Levi’s, а вы в болгарских техасах… Нехорошо.
В общем, все очень просто: чтоб развести публику на бренд, надо людей долго готовить, надо разогревать их и лелеять, втирать им и втюхивать с детства.
Иначе может выйти скандал, каких не увидишь даже в шахтерском поселке на День шахтера же.
Старинные часы еще…
В Рождество, как нам стало известно на старости лет, должны случаться чудеса; в старые времена мы думали, что бывает только Новый год с салатом, и все.
Чудеса бывают разные, из всяких областей жизни.
Вот хоть так.
Мы сидели за обедом с солидным чиновником, который так давно поступил в некое ведомство, что над ним тогда смеялись: эх ты, канцелярская крыса! Однако ж настало время, когда такие, как он, стали самыми завидными женихами. И вот этот седой жених снимает с руки часы и протягивает мне; часы – вещь очень важная в мужской жизни, это нечто типа ярких павлиньих хвостов или же футляров, в которых иные дикари носят свои пиписки. Хорош ли павлин в койке, длинен ли на самом деле прибор у дикаря – не суть важно. Все решают перья, размер (футляра) и марка часов.
Ну вот. Смотрю я на часы. Такой себе простенький Patek Philip.
– Зачем показываешь?
– А затем… Что я купил его лет 10 назад в Китае за 20 долларов. Вот – жду, когда ж он остановится. Но хоть бы что!
– Гм… А с виду как настоящий.
– Еще бы! Я его пропустил даже через Вову Жечкова. Он купился! Он не распознал подделку!
– Потрясающе… Ну если уж сам Вова Жечков…
Кто не в курсе, Вова, он же певец по кличке Белый Орел, – это
– Ладно, – говорю, – я готов выкупить у тебя этот котел за 50 долларов. Ты получишь бешеную прибыль! Сто пятьдесят процентов.
– Не смеши меня. Видишь, тут чудо, дешевой игрушке поклоняются как Джоконде.
Чиновник пришел в философское расположение духа, мы же начали уже вторую бутылку. Ему нравилось быть тонким и чувствительным, это ж не Кремль, где надо быть хитрым, и опасным, и безжалостным. Он даже принялся разыгрывать тему восхваления русских природных богатств:
– Так и с девушками… Они могут быть неприступными и дорогими, не поднимешь. А бывают же такие с виду вроде простые, без лейблов и этикеток, – а в душе невероятно внутренне богатые! И надежные. И крепкие. И верные. – Он с любовью смотрел на свой левый паленый котел, который прекрасно нес свою службу и исправно тикал. Чиновник, выходя с работы, кидал взгляд вверх и сверял свой китайский механизм с державными стрелками на Спасской башне, и они его так ни разу и не подвели.
Это ли не чудо?
– А мы все гоняемся за ерундой; так и думаем, как бы распустить перья друг перед другом. Эх!
Кремлевским, стало быть, ничего человеческое не чуждо.
Мы выпили еще по одной, закусили солеными опятами и задумались каждый о своем…
Друзья! Посмотрите свежим глазом на свои загулы, особенно праздничные. Стоит ли кидаться денежными пачками, когда вокруг стоят девчонки в сторонке, платочки в руках теребят. Вперед, к красоте и правде жизни! Долой коммерцию и понты из высоких человеческих отношений! Конечно, можно полететь на Лазурку с модной телеведущей и там устроить полный экстрим. Вам долго придется доказывать себе и другим, что часы за 20 тысяч долларов идут в тыщу раз точнее, чем те, что за 20 долларов. Кто-то этому даже поверит.
Кроме нас, мудрых ребят.
La plus belle fille ne peut donner plus qu’elle a. Циничные бывалые французы (а вслед за ними и испанцы, у которых своя версия поговорки «Даже самая красивая девушка Андалусии не может дать больше, чем она имеет») пытаются объяснить это нам, простодушным и наивным скифам, молодому этносу, который фактически подросток. Он, скиф, верит еще в красивые истории, в мишуру, в блестки, в розовые слюни, в ценники и обещание роскошных скидок… В то, что яркая упаковочная фольга может сделать человека счастливым. Так маленькие девочки искренне верят, что красивыми их делает новое платье. Да и большие, кстати, тоже верят.
Но жизнь куда проще…
Часть 3. ПУТЕШЕСТВИЯ
Байкал – Russian океан
Люди делятся на две неравные части: одни были на Байкале, а другие – почему-то нет.
Первые понимают, что идут по жизни более или менее осмысленно, вторые мучаются от проклятого вопроса: почему мы живем так глупо, отчего не делаем то, что надо, чего хочется? Почему не едем в прекрасные края, а все топчемся в двадцатый раз по туристским коммерческим пятачкам парижей и нью-йорков? Зачем палим жизнь, пуская кому-то пыль в глаза? Лично я после Байкала заметно успокоился. Поскольку понял, что зарулил наконец, в кои-то веки, в правильную сторону. Я там как будто прошел какой-то обряд, я как бы допущен теперь к каким-то важным смыслам России, я теперь, не побоюсь этого слова, посвященный. Трудно точнее передать словами эти полувытащенные из подсознания файлы без названия, можно только косноязычно пытаться описать чувство облегчения: вот камень свалился, и стало легче. Я бы даже совсем жестко сформулировал: «Не был на Байкале? А что ж ты врешь тогда, что русский? Инострань ты и больше никто! Черт нерусский!»