Записки русского изгнанника
Шрифт:
— Ну что же? Если не хотите умереть от сердечного припадка, надо изменить своим правилам.
Диагноз был правилен. Но ведь солдат идет на смерть за свое знамя, мученик за свою веру! Неужели же мне опозорить себя и своих предков и унизиться до того, чтоб покупать или продавать любовь? НИКОГДА!
— Ну, теперь женитесь.
— На ком?.. Без любви? Да ведь это преступление!
Но природе брала свое. С каждым днем я все более начинал реагировать на случайные взгляды, намеки, встречи. Я видел, что меня охотно приглашали, принимали, хотя бы из любопытства. Временами я готов был покончить с колебаниями и решить свою судьбу, взяв ту, которая
К Великому посту снова приехала княгиня, остановилась у нас на несколько недель и под конец просила меня проводить ее в санях до Петрозаводска. У меня блеснула надежда еще раз взглянуть на шестнадцатилетнюю княжну, и, если очарование превратится в любовь, — она моя.
Наша поездка носила романтический характер. Обе тети были против, они почуяли опасность. Командир дивизиона, это был Мусселиус (уже тесть Володи), был против.
— Хм, хм… Куда же вы собрались? В Петрозаводск! А что же у вас там?
Все это были нескромные вопросы и не дело начальства.
— Масса интересного… охота… Там есть и болотная дичь, и лоси, и олени.
— Но какой же вы охотник?
— Надо же поучиться!
— Нет, я не пущу вас. В Светлый праздник вы должны присутствовать на принесении поздравлений во дворце. Оставайтесь!
— Я звякнул шпорами. Пришлось решаться на негласную отлучку с разрешения командира батареи (это был уже полковник фон Шульман). Я дал слово и не мог его не исполнить.
Когда мы уселись в купе, камень свалился у меня с сердца. Княгиня ликовала, как выпускная институтка. Мы роскошно позавтракали на Иматре, где все время поддерживался открытый стол. Но вечером начальник станции объявил, что поезд дальше не пойдет, а нам оставалось еще две станции до Сердоболя, где нас ожидали почтовые.
— Прикажете вам поставить две постели или только одну? — спросила горничная на маленькой станции. Я не знал, куда девать глаза.
— Их сиятельство будут отдыхать в комнате, а мне приготовьте что-нибудь в прихожей, — отвечал я. Горничная присела и пошла за вещами.
Но отдохнуть нам не пришлось. Начальник станции любезно сообщил, что подан поезд, идущий далее, и мы покатили снова. Та же история… Неожиданная остановка в другой гостинице… На этот раз нам удалось хорошо поужинать в большой столовой, где кроме нас никого не было. За столом княгиня горячо благодарила меня, я отвечал ей в том же тоне.
— Разве можно забыть все, чем я обязан и вам и всей вашей семье?
На заре мы взяли сани и помчались в Сердоболь, пересекая озеро напрямик. Лед был синего цвета, наружная кора часто проваливалась, и лишь благодаря относительной крепости матерого льда мы не нырнули в воду. На одном повороте сани перевернулись, и мы оба вылетели на снег.
В Сердоболе пришлось расставаться. Оставалось всего несколько часов по накатанной дороге, но Ладога таяла под лучами весеннего солнца, ямщик отказывался ждать, и задержка вызывала опоздание на несколько суток.
Мои мечты рухнули.
И все-таки я глубоко обязан этой чудной семье. Они вернули мне радость жизни. Своим соприкосновением они придали мне то, чего мне недоставало: необходимый светский лоск, веру в свое счастье и уверенность в себе. Высокая оценка со стороны родителей привлекла ко мне общее внимание. Меня заметили, со всех сторон я стал встречать знаки внимания, все двери отворились передо мною.
Как ни странно, моя романтическая поездка придала мне еще больший интерес. Не так ли расклеванное яблоко сразу же находит себе любителей. Не так ли чудная девушка, идеал любви и красоты, встречает себе оценку лишь после падения… Но нет, между нами не было ни тени того, что могло бы разрушить создавшееся очарование!
И в мыслях я не допускал скотского чувства без любви, ни измены моей будущей, еще неизвестной невесте. Нет, лучше смерть с высоким идеалом в груди… И тем не менее все чаще и чаще приходила мне на ум обманчивая мысль:
«А что, если святой, безгрешной любви не существует вовсе?
Что, если это только плод утонченного чувства, подогреваемого поэтами и романистами для увлечения пылких юношей и сентиментальных девушек? Не пора ли, наконец, покончить со всеми этими бесплодными порывами и перейти к трезвому взгляду на жизнь, прикрывая животные чувства и холодный расчет определенными, установленными жизнью, формами? Не пора ли капитулировать и спустить свое незапятнанное знамя?»
ЦАРСКАЯ ГВАРДИЯ
Душа, добрый конь
Душа, добрый конь
Семь лет младшему брату,
семь лет мне и семь лет Аллаху.
Арабская поговорка.
С выходом в гвардию я должен был приобрести себе коня.
Сначала мне не повезло: ни первая моя лошадь, ни вторая не оказались подходящими, и я вынужден был продать их за бесценок. Но вот однажды берейтер [48] Крейтнер, бывший лейб-гусар, которому я поручил подыскать мне коня, встретил меня словами: «Ваше высокоблагородие, я нашел для вас отличную лошадь! Хотите взглянуть?»
48
Берейтер (нем.) — специалист, объезжающий лошадей и обучающий верховой езде.
Два рейткнехта [49] ввели под уздцы бодрого гнедого жеребца, который при входе приосанился, окинул присутствующих огненным взглядом и огласил манеж звонким ржанием. Одного взгляда было достаточно, чтоб оценить все его достоинства… Стальные ноги, безукоризненный постав конечностей. Могучая грудь, плечо, подпруга. Гордая шея, спокойный взгляд умных и ясных глаз.
— Цена коню — 600 рублей. Как раз сколько вы ассигновали! — Это была именно та сумма, которую уделила мне на покупку лошади из своего крошечного наследства моя милая тетя Лизоня.
49
Рейткнехты — конюхи.
— Его продает адъютант лейб-гвардии 3-го стрелкового батальона поручик Лытиков. Он атлет, борец, но справиться с жеребцом не умеет, каждый раз лошадь выносит его из строя. Едем сейчас же к его даме сердца, это ее подарок. Она все время дарит ему лошадей и все, что ему захочется…
— Я подарила ему эту лошадь, — подтвердила дама, — он может распоряжаться ею, как хочет. Перед нами стояла женщина, еще красивая, еще цветущая, но уже в периоде увядания.
— Пойдемте, — сказала она. Огромная, богато обставленная квартира была пуста, и на лице хозяйки лежала тень бесцельного существования.