Записки следователя (илл. В.Кулькова)
Шрифт:
— И все в полиции брали? — спросил Васильев.
— С опаской, конечно, брали, но почти все. И можно было работать. А сейчас я вам сто тысяч предлагаю просто так, зря, за то, что вы все равно сделаете, и вы не берете. Так какая же тут работа!
Васильев посмотрел на этого барственного, холеного, циничного старика, представил себе коренастого молчаливого Мишу, тоскливо сидящего в камере. И стало у Васильева нехорошо на душе.
— Ваш пропуск,- сухо сказал он Тихомирову.
Подписал его и, кивнув, простился.
Миша отказывается от наследства
Ивану Васильевичу не пришлось побывать на суде. Он в это время был так занят раскрытием одного убийства, что у него просто минуты свободной не было. Ему рассказывали, что Миша и его товарищ Валуйков всё признали и рассказали полробно все обстоятельства дела, кроме одного: участие отца оба отрицали начисто. И прокурор и председатель суда чувствовали, что тут дело неладно, но подсудимые утверждали, что ограбление они подготовили сами, а инструменты купили на толкучке. Отец, старая лиса, выступал в качестве свидетеля. По его словам, он ничего даже не подозревал. Просто, мол, загуляли ребята, пришли утром, в баньку пошли попариться, а потом он по отцовской слабости пожалел их, поставил им опохмелиться. Когда допрашивали старика, Миша смотрел в сторону. Видно, очень его сердило, что отец так уверенно и охотно принимал и подтверждал сыновнюю ложь.
Адвокат говорил о молодости подсудимых, об их чистосердечном признании и просил снисхождения. Суд присудил обоих к пяти годам тюремного заключения. В публике говорили, что Валуйков до свободы не доживет. По всему было видно, что туберкулез совсем разъел его легкие. Он и в самом деле умер меньше чем через год после приговора.
Просидел Миша немногим больше двух лет. Вел он себя в тюрьме безукоризненно. Васильев всегда справлялся о нем у тюремного начальства, когда попадал по каким-нибудь делам в тюрьму. Миша был молчалив и мрачен, но работал очень добросовестно и порядок никогда не нарушал. В тюрьме его любили. Как ни странно, на нем не сказалось отцовское воспитание. Не было в нем этой отвратительной лихости и развязности, которая свойственна преступникам, даже выросшим в нормальной семье.
Итак, через два с лишним года Миша был освобожден. В день освобождения он позвонил Васильеву, попросил разрешения прийти и пришел в точно назначенный час. Он был такой же коренастый, сильный на вид человек. Только повзрослел очень. От юноши в нем ничего не осталось.
— Гражданин Васильев,- сказал Миша,- я к вам с просьбой. Помогите мне на работу устроиться, и обязательно с общежитием.
— Завязал? — спросил Васильев.
Миша кивнул головой.
— Честно?
— Если б не завязал, к отцу жить пошел бы.
Не сказав больше ни слова, Васильев взял телефонную трубку.
Он позвонил секретарю партийной организации одного завода. Они были знакомы. Встречались, когда Иван Васильевич вел дело о хищениях на заводе. Васильев коротко изложил свою просьбу. Секретарь парткома заколебался. История с хищениями произошла недавно, и он был теперь особенно осторожен.
— Я ручаюсь,- сказал Васильев,- под мою ответственность.
Миша сидел отвернувшись, как будто не слышал этой фразы.
Прощаясь, Васильев сказал:
— Смотри, чтоб больше мы с тобой не встречались.
Прошло полгода, и Миша опять позвонил. Васильев торопился и не мог ждать Мишу, а по Мишиному голосу понял, что дело срочное. На этот раз они встретились на улице.
«Неужели сорвался?» — думал Иван Васильевич, идя по Невскому. идя
Миша ждал на углу Садовой. Они пошли рядом.
— Иван Васильевич,- спросил Миша через несколько шагов,- имею я право жениться?
Васильев опешил от такого вопроса.
— Ну,- сказал он совершенно серьезно,- если ты не постригся в монахи, то можешь.
Миша не оценил шутки. Он даже не улыбнулся. Квартал они прошагали молча, прежде чем Миша заговорил:
— Встретил хорошую женщину, у нас на заводе работница. И меня любит. А я боюсь.
— Чего ты боишься? — удивился Васильев.
— Прошлого боюсь,- пробубнил Миша, по своей манере почти отвернув от собеседника голову.
— Ты ей рассказал о себе?
— Кое-что рассказал, а все не могу.
— Не рассказав, жениться нельзя,- сказал Васильев.- Зачем человека обманывать?
— Иван Васильевич,- сказал Миша,- расскажите вы ей. У меня не выходит. Язык не поворачивается.
— Ладно,- сказал Васильев,- присылай, расскажу.
Через несколько дней в кабинет к Васильеву вошла
Мишина невеста. Лицо у нее было приятное, держалась она скромно, хотя, видимо, очень волновалась.
Васильев начал с истории Мишиного отца. Рассказал о своих подозрениях, да нет, не подозрениях, а уверенности, что именно отец и был вдохновителем и организатором ограбления. Рассказал о ночном разговоре в поезде и о Мишином детстве. Он старался быть беспристрастным, говорить и хорошее и плохое, но как-то так получилось, что из его рассказа вырастала фигура сложная, противоречивая, но чистая и обаятельная. Васильев даже сам испугался, когда понял это. «Не обманываю ли я женщину? — подумал он.- В конце концов, еще совсем неизвестно, куда Мишу может занести». Но снова он вспоминал Мишину сдержанность и немногословие, вспомнил его рассказ в поезде. Вспомнил его отца, старого хитреца и мерзавца, которому Миша был обязан разве что привычкой к выпивке да умением вскрывать сейфы, и сказал не для невесты Мишиной, сидевшей против него, а для самого себя, как бы раздумывая:
— Мы ведь, когда вырастаем, несем на себе и мысли, и чувства, и привычки тех, кто нас воспитал. Если Миша своего отца сумел в себе преодолеть, это надо понять.
Мишина невеста слушала как завороженная. Она и смеялась, когда Иван Васильевич рассказывал про свой разговор со стариком Тихомировым, и плакала, вытирая слезы маленьким скомканным платочком, когда слушала о разговоре в поезде и о том, как Миша вел себя на суде. Иван Васильевич подумал, что она, наверно, добрая женщина и Мишу любит и что Мише такая жена и нужна.
Представьте себе, что эта молодая скромная женщина в первый раз столкнулась, и так близко, с миром грабежей и воровства, предательства и преступлений. Не надо поэтому удивляться, что, поблагодарив Ивана Васильевича, насухо вытерев платочком глаза, утешенная и успокоенная, она все-таки заколебалась в последнюю секунду, уже стоя в дверях.
— Иван Васильевич,- спросила она, сама смеясь над собой,- а как вы думаете, меня из партии не исключат?
— Да кто тебя исключит такую! — крикнул на нее, полусмеясь-полусердито, Иван Васильевич.