Записки степной волчицы

В какие бы искренние объяснения я ни пустился, это вряд ли поможет пониманию сложных обстоятельств происхождения этой книги. Только еще больше всё запутает. Листая свежеиспеченное произведение, я просто не представлял, как им распорядиться. Признаюсь, сначала я даже хотел предложить его читателю, снабдив женским псевдонимом. Мужское имя, предваряющее подобную историю, даже с формальной точки зрения, никак не вязалось с ее содержанием, — история о необыкновенной женщине, в том возрасте, при упоминании о котором у одной моей знакомой вырвалось: «Брр! Кошмарный возраст!..»

А может быть, Бог с ними, с объяснениями,

Передо мной записки особы, которую я назвала «Степной волчицей». Прозвище, которое она самочинно присвоила и охотно им пользовалась. Тому, кто знаком с предметом, ни к чему пространные объяснения. Однако не могу не прибавить к листкам Степной Волчицы кое-какие собственные наблюдения.

Это была сорокавосьмилетняя женщина. На первый взгляд — ни то ни се. Смесь бутика с секондхендом. В зависимости от культурной эпохи или угла зрения — то ли одержимая тайными любовными страстями пряная бальзаковская мадам, то ли сморщенное яблочко, почти старушка, с давно усохшей сексуальностью, не знающая других радостей, как нянчить внуков да варить варенье.

Несколько месяцев назад по рекомендации каких-то знакомых она явилась к моей тетке, скучающей и жалующейся на дороговизну вдове, которая безвылазно сидела на своей пустой даче и охотно сдала светелку в мезонине, надеялась приобрести в лице постоялицы кумушку-компаньонку. При себе у постоялицы был небольшой чемодан с бельем, потертый, явно бэушный ноутбук. Зажила она тихо, как монашенка, и, если бы не интеллигентная въедливость и словоохотливая простота моей тетки, а также мое естественное любопытство, мы бы, пожалуй, вообще с ней толком не познакомились. Не то чтобы ее отличала хмурая необщительность. Тут, скорее, самовнушение. Она почитала себя существом из иного мира — той самой, пресловутой Степной Волчицей, чужой, дикой, по природе робко-пугливой, но одновременно импульсивно-безрассудной.

По роду занятий она была литературной переводчицей, то есть добывала хлеб всевозможной изнурительной поденщиной, Но по потаенному задушевному стремлению — поэтессой. Последнее она нам выложила напрямик; причем, с таким видом, как будто, с одной стороны, считала это бог весть каким пороком, уродством, следствием тяжелого комплекса неполноценности, а, с другой — словно готовая броситься грудью на амбразуру, если придется защищать горние выси поэтических святынь. Но мы с теткой ничуть не возражали. Для нас это не было такой уж диковиной. Ибнер так Ибнер. Так уж мы были воспитаны: каждый интеллигентный человек обязан уметь писать стихи. Между тем, лишь из ее записок я узнала насколько серьезно, без тени самоиронии, не говоря уж об иронии по отношению к литературе, была устроена ее внутренняя жизнь. О достоинствах ее стихов судить не берусь, но она действительно была членом каких-то творческих союзов, имела некоторое количество публикаций.

Забегая вперед, скажу, что первое, более чем серенькое впечатление от ее личности получило странное и неожиданное развитие, а вся ее история, восстановленная из ее странных записок (как я ее теперь воспринимаю), представляется мне не такой уж замкнутой и нетипичной или имеющей исключительно специальный интерес. Наоборот, она все больше напоминает случай с глупым прыщиком или сыпью, которые на первый взгляд не стоят внимания, а на самом деле не что иное, как самая зловещая симптоматика. Подобные симптомы, даже если заметишь их у совершенно незнакомой и чужой женщины, к тому же чем-то несимпатичной, невольно внушают какую-то оторопь, содрогание, нагоняют такую тоску, что и впрямь хоть волком вой. То же самое с этой Степной Волчицей. Только гораздо сложнее.

Положа руку на сердце, я чувствую, что, кроме недоумения, граничащего с раздражением, возмущением, даже отвращением, что подобная особа принадлежит к нашему женскому племени, не могу отказать ей в исключительной порядочности. Более того, с формальной точки зрения она безусловно кладезь многих общечеловеческих добродетелей, которые, по идее, есть ни что иное, как «джентльменский набор» идеальной жены. Кроткая, верная, покладистая, самоотверженная, способная боготворить супруга, сделать его центром вселенной, — качества, которые не только не были оценены по достоинству, не сберегли ее семьи и счастья, но, по-видимому, даже сыграли в ее судьбе роковую роль.

Так уж вышло, что мне случилось навестить тетку как раз в тот день, когда Степная Волчица отворила дачную калитку и, озираясь, словно затравленно, двинулась по тропинке между роскошными теткиными настурциями и георгинами. Затем робко остановилась перед открытой верандой, пока тетка, поднявшись навстречу, не спросила, что ей нужно.

На столе красовался специально испеченный к моему приезду и как бы в пику всем моим диетическим потугам громадный пышный торт, от которого мы уже успели беспечно отъесть по нескольку кусков.

— О-о, — произнесла женщина, глядя на торт. Не то с выражением тяжкого страдания, не то с завистью, — сколько любви и терпения нужно вложить в подобное произведение искусства! Теперь торты всё больше покупные… — А может быть, и с затаенным презрением к тем, кто может позволить себе угрохать бездну времени на такую прозаическую безделицу, как какой-то торт.

Моя добрая тетка тут же расплылась в улыбке. Мне же этот комплимент показался напыщенно-неловким, если не лицемерным, а сама женщина вызвала укол неприязни, — начиная с бодренько осветленных, рыжеватеньких, но уже весьма седыми корнями, волос, до стоптанных босоножек с большими пальцами выглядывающими, словно кукиши, и ногтями не ведавшими, что такое педикюр.

Нервно, хотя явно с намерением изобразить максимальную доброжелательность, женщина улыбнулась сначала мне, потом тетке, и что называется довольно официально отрекомендовалась, при этом как-то по-мужски пожав нам обеим руки.

— Александра Степанова…

Узнав о цели ее визита, тетка распростерла объятия и пригласила гостью за стол. Александра Степанова испуганно всплеснула руками (ах, бедная моя фигура!), но после нескольких жеманных реверансов быстро сдалась на милость моей тетки, которая принялась подкладывать ей в тарелку кусок за куском. Судя по всему, «бедная фигура» была забыта. Да и то сказать, к лучшему: при нездоровой одутловатости физиономии, блузка на Александре Степановой висела, как на вешалке, словно после затяжной голодовки. Пару сотен калорий ей никак не могли помешать.

Покончив с тортом, гостья церемонно испросила позволения осмотреть предоставляемое ей помещение. Все втроем мы полезли в спаленку в мезонине.

Молитвенно сложив пухлые плебейские руки и бог знает почему расчувствовавшись, Александра Степанова долго смотрела на засушенные китайские фонарики в украшенном финифтью и восточной вязью медном кувшинчике, стоявшем на полочке с зеркалом. Казалось, ей очень хотелось расплакаться, но по какой-то физиологической причине (может быть, утомленные перегрузками работы за компьютером) железы, отвечающие за слезоотделение, отказывались функционировать, и глаза, неуловимо подкашивающие, оставались совершенно сухими.